Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

За окном сгущались сумерки. Старший сын Кошчи-бобо сказал, что в их кишлаке один достойный парень сегодня устраивает той. И что все они приглашены на празднество. Той для жениха будет не в радость, если они не приведут с собой гостя.

То ли жених, то ли невеста оказались невезучими: свадьбу играли под проливным дождем. Правда, под вечер дождь ослаб немного, но все равно уже успел остудить пыл гуляющих. Даже молодежь спряталась в доме — играли на рубабе, пели хором и в одиночку песни. Старики время от времени поощряли их возгласами: «Баракалла!..»

В промежутках между песнями шутили, смеялись.

Кошчи-бобо рассказывал сельчанам об Умиде. И так подробно, будто знал его с пеленок. Расхваливал, называя его «молодым ученым», и всякий раз повторял, многозначительно кивая, что «из таких вот простых парней выходят впоследствии настоящие люди».

Умид находился среди молодежи по ту сторону дастархана, постланного во всю длину комнаты, от стены до стены. По эту сторону сидели одни старики. Умид оказался напротив Кошчи-бобо и мог при ярком свете разглядеть его еще внимательнее.

Землистое лицо старика снизу обрамлял белый клип бороды. На голове тюбетейка, обвязанная вокруг скатанным белым платком. Из-под бурого стеганого чапана выглядывает белый яктак — летний легкий халат без подкладки. Ворот распахнут, и видно, как у ключицы бьется четко обозначавшаяся вена. Старик с молодости не привык застегиваться до самого горла, ходил с открытой грудью, красной, выдубленной солнцем и ветром, как кожура граната.

Яктак Кошчи-бобо под чапаном дважды перепоясан бельбагом — поясным платком, к которому привязана табакерка из тыковки-горлянки с нюхательным табаком. На другом боку висит гребень для бороды и ножны, отделанные латунью, из которых торчит костяная рукоятка длинного ножа. Деньги он клал в карман яктака, свисающего вовнутрь мешочком, который легко перевязать шнурком.

Зимой Кошчи-ата на голове носил треух из шакальего меха. А в теплые дни надевал тюбетейку с маргиланской вышивкой — белой по черному. Сельчане знали бобо как душевного и разговорчивого собеседника, который умеет почтительно слушать и интересно рассказывать. Больше всего старик любит вспоминать прошлые времена. Ему уже пришлось проводить в последний путь многих из своих сверстников. В кишлаке из ста ровесников осталось всего три-четыре старца. Аксакалы часто навещали друг друга.

С тоя возвратились поздно. Кошчи-бобо и Умиду была приготовлена постель в одной комнате. Сыновья старика разошлись по своим покоям, где уже почивали их жены и дети.

Тихо было. За стеной тикали стенные часы. В окно, как запоздалый путник, постукивал дождь. Умиду спать не хотелось. Привык перед сном читать, лежа в кровати. Старик заворочался, тихо покашлял, как бы давая понять, что он не спит. Умид тоже кашлянул. Кошчи-бобо лег повыше, заложив под голову руки, — в темноте смутно белела его исподняя рубаха — и начал рассказывать, как организовывался колхоз «Зарбдор», как им, беднякам, привелось бороться с баями и их приспешниками — кулаками. А до революции он работал издольщиком у бая Мирзарахима, на которого прежде батрачил и его отец, а еще раньше гнул спину и дед.

Старик старался рассказывать по порядку, не опуская мелочей. Обычно началу его дружбы с человеком, с которым он только что познакомился, и их деловому разговору всегда предшествовала эта своеобразная «исповедь» старого дехканина.

Бобо рассказал, почему его нарекли «Кошчи». В годы коллективизации он одним из первых вступил в союз батраков, называемый «Кош». Вот и носит имя «Кошчи» с той самой поры.

Дед разволновался. Он откинул одеяло и сел. Умид почувствовал, как под сандал постепенно вливается струя прохладного воздуха. Угли в углублении под столиком, наверно, выгорели. Старик подоткнул одеяло, чтобы не убегало тепло. Вздохнул с хрипом и сказал, что хорошо помнит известную в те времена песню, которую пели кошчи. И неожиданно предложил спеть, если гость не устал его слушать и не очень хочет спать.

Умид, выражая готовность слушать, тоже сел.

Старик запел. Тихо запел. Слегка надтреснутым, временами срывающимся, но неожиданно мягким и приятным голосом. Не часто доводилось Умиду слышать, как старики поют. Слова песни западали прямо в душу.