Мирмухсин - Умид. Сын литейщика

Умид совсем почти успокоился и хотел было отвлечь домуллу от мыслей, по-видимому тяготивших его. Но мимо открытой двери в это время проходили какие-то люди и, увидев Салимхана Абиди, ввалились в купе. Из обрывочных фраз Умид понял, что это председатели колхозов, тоже едущие в Фергану на совещание. Они очень обрадовались неожиданной встрече с профессором. Громко разговаривали, смеялись. Затеяли игру в карты. На Умида никто не обращал внимания. Словно бы эти люди и не замечали его присутствия. Видать, приняли его за постороннего, едущего в одном купе с профессором.

Хотя в купе уже было изрядно накурено, Умид взял сигареты и вышел в коридор.

В просвет между тучами, словно распахнув окно, выглянуло солнышко. Снег у края дороги, на деревьях, на поле, ровном, словно отглаженная простыня, заискрился, замерцал, будто бы кто-то щедрой рукой рассыпал по нему бриллианты. Темнеющие вдалеке оголенные сады окрасились золотистым светом.

«Если домулла лишит меня своей поддержки, меня никто не станет замечать. Как сейчас в купе…» — подумал Умид, выпуская дым кружочками. Машинально провел по стеклу рукавом. Стало видно яснее.

«Так-то так, так-то так…» — выстукивали колеса.

Сигарета истлела, а Умид не мог оторваться от окна. Так все смотрел бы и смотрел на сменяющие одна другую картины родной стороны. Каждая минута дарит тебе что-то новое, чего ты до сих пор не видел, не знал. И чувствуешь, как ты становишься все богаче.

Кажется странным и непонятным желание некоторых людей во что бы то ни стало побывать за границей. Случается, начнет такой человек бахвалиться, что побывал в Праге, исходил вдоль и поперек Будапешт, видел Софию и даже обозревал с высоты Эйфелевой башни Париж, а стоит у него спросить: «В Хиве ты был?.. А в Самарканде?.. А в Бухаре?..» — он недоуменно пялит на тебя глаза и пожимает плечами. А то и отвернется с презрительной улыбочкой: мол, что ты понимаешь?.. А мог ли он, этот человек, по-настоящему оценить чужую культуру, не узнав как следует своей? Как может он восторгаться величием и красотой архитектурных памятников западных городов, если не может сравнить их с грандиозными и сказочно прекрасными дворцами, постройками, возведенными древними мастерами родной земли?..

Сколько можно увидеть интересного, даже не выходя из поезда! Поля, пересеченные каналами; сады, похожие на леса; реки, горы… Это всего-то за несколько часов! А если и завтра ехать, и послезавтра ехать? Взору предстанут величественные сибирские реки, вечнозеленая тайга. Потом появятся сопки, издали напоминающие юрты. Если хватит духу, можешь взобраться на вершины вулканов, тяжко дышащих и выбрасывающих время от времени тучи пепла, можешь сварить в горячих источниках себе пищу. А там рукой подать и до тундры, озаренной северным сиянием… Интересно, сколько времени понадобилось бы, чтобы повидать все это? Ехать бы с Хафизой и день, и два, и месяц…

Умид вздрогнул при этой мысли. «С Хафизой?.. Или с Жанной?..» Обе девушки возникли в его воображении. Будто он сравнивал их.

Взгляд у Жанны ласкающий, зовущий.

Хафиза смотрит с укором. До сей поры ей не в чем было укорять его. До сегодняшнего утра. Он поддался чувствам, которые взяли верх над рассудком…

А разве Хафизу он любит одним только разумом?

Жанна умеет зажечь на какой-то миг — ты вспыхиваешь. Хафиза же не зажигает тебя намеренно. Ты горишь сам. Тихо горишь. Малым огнем. Но будешь гореть всю жизнь. Пламень, который зажегся в тебе от любви к ней, не может погаснуть.

Вдруг Сурат все-таки налгал? Может, Умид понапрасну терзается, воображая бог знает что? Не будет ли его потом мучить совесть? Ведь говорят, хотя у совести нет зубов, она может загрызть до смерти.

За спиной раздался чей-то голос:

— Молодой человек, заходите сюда!

Умид увидел высунувшуюся из купе бритую голову, прикрытую тюбетейкой, и не сразу сообразил, что приглашают его.

— Время перекусить слегка, — проговорил человек, расплываясь в улыбке.

На пропитанной жиром газете, постланной на столик, были разложены казы — колбаса из конины, нарезанная кружочками, разделанная на куски жареная курица, свежие крупные помидоры, виноград.

Кто-то подал Умиду пиалу с коньяком:

— Выпейте, ука! За здоровье нашего домуллы. В нашем колхозе все очень хорошо его знают. Старики до сих пор помнят, как он приезжал к нам… Пусть всегда будет здоров наш аксакал!

Домулла, румяный, уже слегка захмелевший, подбадривающе кивнул ему — выпей, мол, не стесняйся. Умид медленно выцедил из пиалы коньяк. Ему подали ножку курицы.