Сергей Панасян - Рос орешник...

Мать взяла Эдика за руку и потянула в свою комнату:

— Умер ведь Иван Михалыч!

Эдик остановился от неожиданности:

— Да ну?

Мать развела руками:

— Умер…

— И он ничего не сказал?

— А чего он скажет? Он еще у нас в комнате, наверно, умер, мертвого, поди, и несли. Страх какой! Теперь сниться будет…

Эдик не дослушал, пошел к комнате старика, осторожно заглянул. На кровати что-то лежало под простыней. Посреди комнаты валялась, нагло загнув подол, кукла. Грудь и голова ее были смяты, а, может, кто и наступил впопыхах. Комната была с солнечной стороны, и в ней, как всегда, было много солнца. Окно распахнули. Эдик закрыл дверь. «Значит, ничего не сказал… Мои деньги? »

На улице было тепло. Слышались песни. Набухали почки. Глубоко в земле бродили и наливались будущие соки жизни. Мертвый с виду тополь был жив и собирался распускать листья.

— Товарищ Татаринов, после окончания планерки Николай Михайлович просит вас задержаться. Он хочет с вами побеседовать. — Секретарь директора завода повернулась ко мне, улыбнулась.

— Здравствуйте, Любовь Григорьевна. — Я пожал протянутую теплую руку.

— Здравствуй, Дима, здравствуй, — взглядом укорила. — Давно я тебя не видела, давно… Почему вы с женой не заходите в гости? А? Виктор Иванович часто спрашивает, как у Дмитрия Дмитриевича дела в цехе, а вы, как я вижу, и забывать нас начали…

— Ну что вы, Любовь Григорьевна. Как можно? Времени сейчас не хватает. Работа. А мужу большой привет передавайте и скажите, что в ближайшее время обязательно увидимся.

— Понимаю, Дима, понимаю. Да это я просто так сказала. Напомнила о себе, как говорится. Но вы, однако ж, хоть изредка заглядывайте на улицу Гастелло. Мы всегда вам с Ниной очень рады…

Неужели я так устал за последнее время, что стал забывать друзей? Уж кого-кого, а эту женщину надо уважать без всяких отговорок. Когда видишь элегантный серый костюм, ясные синие глаза, всегда поневоле начинаешь думать о ее жизни. О судьбе, которую мы сами лепим. После войны ее муж Виктор, горевший в танке и потерявший зрение, решил к ней калекой не возвращаться. Она нашла его и привезла домой. Конечно, можно долго говорить о долге, о жалости или, наконец, о любви, но философией тут мало что объяснишь. Это же очень трудно: жить со слепым. Сколько раз ставил себя на ее место и никогда еще не находил ответ, как бы поступил я.

В просторном кабинете генерального директора производственного объединения к моему приходу уже сидели человек шестьдесят. Пробираюсь между стульями на свое обычное место, к окну. Платов собирает на столе бумаги, смотрит на часы. Надо набраться выдержки и просидеть с соответствующим заинтересованным лицом энное количество времени.

Отсюда, с третьего этажа, хорошо видно проходную, широкую аллею деревьев в четыре ряда, чуть дальше начинаются корпуса цехов. На территорию завода только что влилась группа мальчишек и девчонок: старшеклассники пришли на экскурсию. Они смеются, наперебой говорят, стараясь перекричать друг друга. Им весело оттого, что не надо сидеть еще два урока… Куда лучше просто пройтись всем вместе, ну хотя бы и на завод. Около доски Почета приутихли, уставились на ряды фотографий. К ним подошел мужчина в сером пиджаке, вероятно учитель. Он что-то сказал окружившим его ребятам, те засмеялись и закивали дружно головами: мол, все будет в порядке.

Сосед толкнул ногой, сказал тихо:

— Чего разулыбался, Платов начал уже.

Директор подводит итоги работы за прошлый месяц. В целом выполнение плана почти на день раньше срока, мой цех — на четвертом месте, а всего цехов — двадцать, так что неплохо, можно сидеть спокойно.

А ребята во дворе (учителя не видно, пошел, вероятно, в управление) столпились вокруг парня в синем свитере, в руках которого серебрится транзисторный приемник. Он старательно крутит ручки… Замер… И сразу же одна девчонка пустилась в пляс. Хорошо же она танцует! Легко, свободно, подпрыгивает на месте, гордо, с вызовом откинув голову, пожимая в такт плечами, словно чему-то удивляясь. Вот что такое шестнадцать лет! Молодец, девчонка!

…Летучка, как обычно, затягивается. Прошло больше часа, но выступающим не видно конца. Не успевал окончить говорить один, поднимался другой. Хвалят цеха, что впереди, стараются как-либо оправдать свои недостатки, и все, как один, ругают отстающих. Больше всего достается Побенцеву, начальнику семнадцатого цеха. Ни одна летучка в последнее время не обходится без упреков в адрес семнадцатого. Я знаю Побенцева как знающего инженера, а чего-то вот не хватает ему, что-то не ладится… Да и рабочие в семнадцатом зарабатывают меньше других и стараются там долго не задерживаться, переходят в другие цеха или уходят с завода.