Сергей Панасян - Рос орешник...

— Я не знаю, что с ним! Не знаю…

— Клавушка, ты только успокойся. Не плачь…

— Ни с того ни с сего… — всхлипывала Клавка. Глаза ее, наполненные болью, умоляли, спрашивали:

— Я ему все-все… А сегодня утром он так меня толкнул… оттолкнул… а глаза злющие…

— Клава, Клавушка…

— Скажите мне, что с ним? Я исправлюсь, если что сделала не так. Но, поверьте, я не знаю, не знаю, отчего он такой…

В эту ночь я не мог уснуть. Что случилось с братом? Неужели разлюбил жену? Разве можно ее разлюбить? Но почему он с ненавистью стал поглядывать на Клавку? Почему? Завтра я с ним поговорю. Но завтра ничего не получилось. Женька не стал даже слушать.

— Отстань. Чего тебе еще от меня надо?

— Женька?!

— Иди отсюда!.. — почти закричал он.

Так со мной брат никогда не разговаривал. Бесполезны были слова и упреки отца, бесполезны мягкие и тревожные вопросы матери. Женьку словно подменили. Он замыкался в себе сильнее с каждым днем. Подвыпившим приходил с работы, забывал бриться, грубил и злился по любому поводу.

Но как изменилась за это время Клавка! Побледнела, осунулась. Глаза стали еще больше. Взгляд ее вызывал дрожь. Порою казалось, что это глаза ненормальной, столько в них тоски! Я часто видел, как она, делая что-нибудь по хозяйству, вдруг останавливалась и задумывалась, забыв обо всем. Хотелось ее успокоить, приласкать, ну хотя бы сказать доброе слово. Но она, как только я начинал что-нибудь говорить, сразу спохватывалась и продолжала свое дело, не обращая на меня никакого внимания.

Однажды после позднего ужина, когда все уже встали из-за стола, в избу вошел подвыпивший Женька. Мать спросила:

— Ты почему поздно? Уже отужинали.

— Работа.

Клавка засуетилась, заискала любимую табуретку Женьки. На ней стояли помои. Быстро поставила на пол полное ведро и вытерла передником воду с сиденья. Мать ласково заворчала:

— Не суетись, не барин, сам усядется. Да и ведра тяжелые больше не поднимай, чай, пятый месяц уже…

Клавка счастливо взглянула на Женьку. И тут случилось небывалое: Женьку словно резанули по живому. Он бешено повернулся и с силой пнул табуретку:

— Убью! Сука…

Клавка попятилась к печи, задела ухват, он поехал по стене и хлопнулся об пол. Женька зверем смотрел на Клавку, на тонкие пальцы, мнущие передник, на дрожащие губы.

— Ну! Что? Что уставилась? Ведьма проклятая!.. Ах ты… — Женька длинно матюкнулся. Странно, боком, боком пошел на Клавку, шаря черной от мазута рукой по карманам пиджака.

У меня пересохло в горле. Мать подбежала к Клавке, заслонила ее, замахала на Женьку старушечьими руками.

— Да что же это будет-то? С ума спятил!!! — беспомощно задвигалась, зачем-то дернула занавеску на шестке, порвала шнур, и ситцевая занавесочка, соскользнув, гармошкой упала на ноги. Женька пошел на мать.

Я кинулся на помощь, но меня опередил отец. Он со всего размаха ударил брата по шее. Женька заскрипел зубами, но не вскрикнул, а как-то сразу обмяк, опустились его плечи. По избе заметались жалобные звуки. Плакала Клавка. Сдерживая себя, закрыв ладонями рот, она боком прижималась к стене. Содрогались худые плечи, лицо некрасиво кривилось. Мать гладила ее по голове, поправляя пряди волос.

— Пошла вон, — тихо, не оборачиваясь, сказал Женька.

Клавка почти оттолкнула мать и выбежала из избы. Мать поспешила за ней. Смолкли шаги в сенях, и наступило молчание. Отец подошел к столу, тяжело опустился на лавку:

— Скотина.

Женька молчал.

— Скотина эдакая. А ну, рассказывай.

На щетинистых щеках отца забегали желваки, он начал слегка раскачиваться на лавке, смотрел исподлобья… Таким отца мы видели только раз в детстве, когда пьяный сторож ударил при нем нашу бабку. Отец тогда схватил топор, он был страшен, как сейчас. Женька это тоже заметил.

— Ну! — громко и в то же время тихо проговорил отец.

— А что, и скажу! Изменила она…

— Дальше!

— Изменила!

— Как? Где? С кем? Ну?

— Не знаю.

— Знаешь все! Говори.

— Бегает ночью к кому-то…

Женька умолк. Потом опять начал говорить, тяжело подбирая слова и не глядя на отца.

— Бегает ночью, когда я сплю… Просыпался много раз, и ее не было… не было рядом… и долго не было!

Женька поднял мутные глаза и прямо в лицо начал все громче и громче:

— Не было долго. В одной рубашке, а под низом нагая, как есть, уходит. По целому часу нет ее! Босиком бегает. Стерва такая! Тихонечко, на цыпочках… Крадется и прислушивается, сплю ли я?..

— Ну! А дальше?