Сергей Татур - Пахарь

— В лаборатории есть такой человек, — сказала я. — Это Евгений Ильич.

— Теперь их два, — сказал главный инженер проекта. — Когда два подвижника являются единомышленниками, мы имеем не простое удвоение результата, а его лавинообразное нарастание. Ибо подвижники питают идеями не столько окружающих — окружающие к их идеям чаще всего равнодушны — сколько друг друга. Ольга Тихоновна, банкет за нами.

— Евгений Ильич, запишем или поверим на слово? Люди серьезные чаще всего чрезвычайно несерьезны в выполнении таких обещаний.

— Гидравлики — славные ребята, даже если они в юбках ходят, — сказал один из гостей. И обратился ко мне: — Давайте остановим воду и посмотрим яму размыва.

Я отдала распоряжение, поток иссяк. Яма размыва имела форму почти идеальной воронки. Воздействие потока на русло было минимальное. Это подтверждали и фотоснимки: при других концевых сооружениях воронки выглядели внушительнее.

— Яма размыва — наш самый строгий экзаменатор, — сказал Евгений Ильич.

Гости тепло попрощались и удалились. Березовский пошел проводить их. Как мне показалось, вечером их ждал мини-банкет, чисто мужской праздник, не требующий почти никакой подготовки. Все нужное для него умещалось в чьем-либо портфеле. Виновнице торжества на этой репетиции перед банкетом обещанным, конечно же, делать было нечего.

Я осталась одна — перед новым порогом, к которому еще предстояло подойти. С модели стекали последние капли воды. Эти туннели завтра пойдут на слом, и русло тоже. Останется один оголовок. К нему мы привяжем следующую модель, реку Вахш, или Зарафшан, или Чаткал, в зависимости от очередности. Мне предстояло заняться объектами Рогунской ГЭС, гидроузла с невиданными напорами в триста метров. Это было похоже на переход в следующий класс, но разница со школой состояла в том, что здесь классов могло быть много больше десяти. Было грустно расставаться с моделью, так блистательно подтвердившей наши идеи. «Почему в каждом следующем классе мы тоскуем о предыдущем?» — спросила себя я. Вопреки словам великого поэта, сказавшего, что все на свете повторимо, ничто из прошлого не повторялось, все приходило новое, все впервые. И дети жили по-другому, сыто и ухоженно, привилегированно жили, с родителями не подобострастничали, а держались накоротке, а часто и с оттенком покровительственности, и от этого рождалось непонимание, обидное для родителей. Было грустно, и мысль была устремлена вперед. Закрывалась одна страница жизни и открывалась другая. Мое одиночество притупилось и отступило, сегодняшнее радостное событие отодвинуло его с переднего плана. Оно как бы зарубцевалось — не кровоточило, присутствовало, но не давило, не заслоняло собой другие чувства. Что ж, одна так одна. Не я одна живу одна. Появится машина, будем видеться еженедельно. Это уже не одиночество. Многие жены не видят своих мужей годами, но смиряются, но живут. Детей — в машину и в Чиройлиер, к папе. Да они с нетерпением будут ждать того момента в субботу, когда Кирилл вернется из школы и мы начнем наш автобросок. А я буду ждать этого момента с еще большим нетерпением.

Я успокоилась, но так смиряются с неизбежным. Мысль, вернее, мечта о полном воссоединении семьи не покидала меня ни на минуту. Я не могла закрывать глаза и на то, что Дима работал сейчас на износ. Ежедневная двенадцатичасовая гонка, ежедневное преодоление сложнейшей полосы препятствий — число препятствий в ней никогда не оговаривается заранее, — его железный организм пока выдерживал все это. Но сколько времени отпущено природой этому «пока»? Я видела крепчайших мужчин, которых инфаркт сбивал с ног в расцвете сил, в Димином зрелом возрасте. Инфаркт — первое предупреждение оттуда. После такого звоночка уже не возвращаются к прежнему образу жизни, к прежней безудержности в работе.

«Невесела ты что-то, Олечка Тихоновна, — сказала я себе. — Не оптимистична. А тебя только что погладили по головке. Почему не откликнулась, не воспарила?» Но это было не так. Я старалась предвидеть будущее. И исходила при этом из реальностей, которые меня окружали. И уж сегодня-то могла сказать, что я счастлива, счастлива, счастлива.

В пятницу тридцатого мая я пришла домой пораньше. Распахнула створки гардероба и не торопясь выбрала, что надеть. Дима пускал сегодня свой первый агрегат, и я хотела, чтобы его праздник стал радостью и для семьи, для меня. Гардероб был полон, и я сказала себе: «Богато живешь, Тихоновна!» Две трети платьев и костюмов я сшила сама, и это был адский труд, но он сторицей вознаграждался восхищением и откровенной завистью знакомых, которые полагались на портных, на ателье мод и магазины готового платья и вследствие этого всегда отставали от моды. Я полагалась на себя, на свою швейную машинку и журналы мод. Элегантнее меня в Чиройлиере не выглядела ни одна женщина. Но это приписывали не мне, а Диме, который даже себе ни разу не купил рубашки. Журналы мод часто предлагали замечательные вещи. Я выуживала их, кроила, шила, порола, снова шила и снова порола, пока, наконец, не добивалась нужного эффекта. Угодить себе труднее всего. Мои платья и костюмы сидели безукоризненно. Зато каждая новая знакомая первым делом спрашивала меня: «Кто ваша портниха?» И ответ «Я сама» принимала за нежелание ее рассекретить. Я это понимала так: уж в моем-то положении они ни за что не шила бы сами.