Сергей Татур - Пахарь

— Как любознательны наши мужчины! — сказала я.

Борис был взрослым ребенком, и я на него не сердилась. Тут все было определено. К Валентине же у меня было сложное отношение. Она, как я видела, не нуждалась в посредниках, которые облегчили бы ей путь к новым жизненным ценностям. Она смотрела на Бориса, и лицо ее добрело. Новые ценности ей просто не были нужны.

Кабина достигла вершины. Качнулась, и началось возвращение на землю. До неба было ближе, но насколько? Вот оно, синее-синее, близкое-близкое! Но протянутая вверх рука замирает, ни до чего не дотянувшись.

— Спустимся и поедем ко мне, — слышу я веселый голос Кулакова. — Тебя, Оля, это не касается, тебя мы не возьмем. Ты у нас однолюбочка!

— Не возьмем! — соглашается Валентина. — Потому что она нас осуждает.

— Балда ты! — сказал Борис. — Она себя осуждает.

— Себя и нас. Я виновата, и ты виноват.

— Поясни, в чем.

— Она знает, в чем. А вот мы не узнаем никогда.

Я получала предметный урок ханжества. Спасибо! На что же еще я могла рассчитывать? Кабина подплыла к земле, мы выпрыгнули и мило пожали друг другу — руки. Потом я с Петиком снова забралась в кабину гигантского колеса. Помахала Борису и Валентине. И была несказанно рада, что избавилась от их общества. Я смотрела на них сверху вниз. Они уходили, рука в руке, чужие мне и чужие друг другу, но случайно оказавшиеся вместе. Я этого не понимала, я отказывалась понимать это. Как можно жить, если все самое важное в жизни случайно, зыбко, не выстрадано тобой, не построено тобой на века?

Они уходили все дальше. Он выделялся ростом, рыжими волосами и несуразной фигурой. Она не выделялась ничем. Было солнечно, было синее небо, и они уходили, а я чувствовала неизъяснимое облегчение. Мне нечего было им сказать и нечего пожелать. Я крепко прижимала к себе Петика. Буду жить и ждать Диму. Он ничего не узнает и ничего не заподозрит, потому что ничего не было. И он никогда не узнает ничего такого, потому что ничего такого не будет никогда. Нерасторжимы мы и неразлучны, так было, есть и будет.

— Ой, Олечка Тихоновна, идут! — Валентина Скачкова опередила гостей. Глаза ее светились радостью и возбуждением, люди преображали ее. Она обняла меня и, как мне показалось, хотела расцеловать, но у меня было строгое, официальное лицо, и, споткнувшись о холодную мою официальность, она сказала с вызовом: — Извини, не сориентировалась. Буду держать дистанцию.

— Проверь расход! — попросила я.

Она помчалась к оголовку.

— Расход заданный! — донесся ее жизнерадостный голос.

Гостей вел Евгений Ильич. Он шел впереди и, обернувшись, смотрел на гостей и что-то говорил им. Они улыбались, и он улыбался. Я узнала главного инженера проекта Курпсайской ГЭС. Остальные были для меня люди новые, и то, что я не знала их, смутило меня. Гости поднялись на модель, разместились гуськом на невысокой стеночке, в которую упирался левый берег Нарына. Евгений Ильич познакомил нас. Один из них сказал:

— Так вот за какую игрушечку мы отвалили сорок шесть тысяч!

— А сколько эта игрушечка вам сэкономит? — спросил Евгений Ильич.

— Минимум два миллиона, — ответил главный инженер проекта. — Вы дали нам полное право отказаться от берегоукрепительных работ.

— Вот это меня и поражает, — сказал инженер, первый вступивший в разговор. — Посмотришь — ничего особенного, какие-то стеночки, арык, трубы и трубочки, полнейшая несерьезность. И вот эта забавная штуковина нас учит, дает оценку нашим решениям, отвергает большую часть из них. Мы вынуждены делать хорошую мину и утверждать, поддерживая свой престиж, что окончательное слово за моделью. Потом появляется очаровательная колдунья и вообще ниспровергает нас, доказывая, что мы мало чего стоим, что наши знания весьма приблизительны и без таких подпорок, как апломб и самомнение, не стоили бы ничего. И как после этих яростных наскоков поступаем мы? Низко кланяемся и благодарим — за то благодарим, что нам, наконец, открывают глаза. А каким, позвольте спросить, образом нам открывают глаза? Самым колдовским. Меняют местами пол и потолок. Все привычное летит к черту, мы потрясены и просто не знаем, как вести себя дальше. Мы пришли сюда учиться ходить по потолку.

— Бесподобно! — сказала я. — Какие тонкие, какие изысканные комплименты! Итак, я еще и колдунья. Я сейчас каркну от удовольствия.

— А сыра в клюве вы в это время держать не будете? — спросил главный инженер. — Я силен на подхвате! Будь мои возможности пошире, я бы выхлопотал вам путевочку в какой-нибудь сногсшибательный круиз.