Сергей Татур - Пахарь

Хотелось сразу же поделиться найденным решением. Но с кем? Дима был далеко и мог не понять. Евгений Ильич был близко и все понял бы с полуслова. Но мне хотелось обрадовать именно Диму. Хотелось крикнуть: «Ура!» Объятия одиночества вдруг разжались, тоска отхлынула, как приливная волна, утратившая силу в час отлива. Я вновь жила, дышала полной грудью, радовалась удаче и тому, что не разучилась радоваться.

— Мама, что с тобой? — спросил Петик. — Ты вся светишься!

— Папа скоро приедет, — сказала я первое, что пришло на ум. Это было ему понятно.

В понедельник я подробно изложила свое предложение Евгению Ильичу. Он пришел в восторг, разволновался, сказал, что это изобретение и сам бы он до этого не додумался никогда.

— Трамплин на потолке — уму непостижимо. Преклоняюсь, Ольга Тихоновна, преклоняюсь!

— То, как вы усмирили Амударью, тоже уму непостижимо, — ответила я любезностью на любезность. — Но есть и разница. Ваша идея уже дала богатый практический результат, а моя даже не проверена на модели. Предлагаю поэтому подождать с выводами и воздержаться от поздравлений.

— А я уже готов был просить вас остановиться, — сказал Евгений Ильич. — Сроки подпирают. И вдруг вместо удовлетворительного решения вы предлагаете прямо-таки отличное.

— Все мы рано или поздно спотыкаемся о свое единственное «и вдруг», — сказала я. — Приходит долгожданное «и вдруг», и все сказочно преображает.

— Почему — единственное? — спросил он. — Вам на «и вдруг» везет, везет. Вы как-то умеете привораживать эти «и вдруг». Другие проходят мимо, место ведь ровное, исхоженное вдоль и поперек, а вы спотыкаетесь — и находите, и выдаете результат, которому позавидуешь! Настрочите отчет, отошлите заявку. Тогда я выпьем с вами за ваши «и вдруг» и за «и вдруг» вообще, ибо жить без них скучно. Идите же к дяде Мише и приступайте, приступайте!

Изготовив и установив трамплины, Михаил Терентьевич потер ладонью затылок и сказал:

— Такого, кажется, еще не было. А, Ольга Тихоновна? Я выдумщик, а вы — самая большая выдумщица на свете! Чтобы с пола — на потолок? Невиданно, неслыханно. И чем диковиннее штуковина, чем хитрее, тем она, как показывает жизнь, лучше вписывается в отведенное ей место. С чем я вас и поздравляю.

— Жизнь любит простоту, — сказала я.

— Не скажите, не скажите! Возьмите все эти туннели, все подходы — выходы. Все плавно, бетон словно берет поток в объятия. Если бы все было просто и вода не загадывала нам загадок, мы бы моделей здесь не городили, а брали с полок готовые решения и повторяли их. Так или не так? А возьмите другое, возьмите человеческие отношения. Где вы видите простоту? Просты или очень большие эгоисты, или недалекие, примитивные люди. И тем, и другим не дано понимать и любить ближних. В отношениях с людьми, особенно с теми, кто нам дорог и люб, сколько всего вы должны учитывать, принимать в расчет!

— Все так, — согласилась я. — С близкими часто труднее всего строить отношения. И не обидь, и душой не покриви, и сама собой останься — столько всего завязано в одном узле!

— Вам, я знаю, все это удается, — сказал Михаил Терентьевич.

Я подумала, что он ошибается, но промолчала. Пусть заблуждается, пусть думает обо мне лучше, чем я того заслуживаю.

И только Валентину Скачкову не обрадовала моя удача. Ей не нравится, что опыты затягиваются, и придется работать под открытым небом, а не в помещении. Ей не нравилось, что к горам просеянного песка прибавятся новые горы, что опять придется крутить задвижку, устанавливая нужный расход.

— Олечка Тихоновна, да зачем тебе это? — в сердцах воскликнула она. — Чего-то добилась, улучшила, и ладно, зарплату тебе за это не прибавят. А ты хочешь улучшить свою конструкцию так, чтобы после тебя уже ничего нельзя было улучшить. Это ведь все равно, что выше головы прыгнуть.

— Знаешь, иногда это удается, — сказала я с вызовом.

— А окружающим каково? Неспособным? Окружающим это ужасно неудобно. Морока, и хлопоты, и мучения.

— Зачем же вообще тогда работать, если все хлопотно и ничего не надо? — обиделась я. — Не надо тогда работать.

Валентина засмеялась и не отвела от меня свои огромные лучистые глаза. Она не смутилась. Она считала себя правой, и мнение ее, конечно же, было единственно верное. Сейчас она была само обаяние. Этим она и брала. А меня удивляло, как может оставаться незамеченной пропасть между формой и содержанием. Форма настолько пленяла меня, что я даже спрашивала себя, а не обманываюсь ли я насчет содержания, не принимаю ли за содержание маску, выполняющую функцию опущенного занавеса?