Владимир Комиссаров - Старые долги

Тогда, в Прибалтике, чувство вечности он воспринял с тайной гордостью, как некий знак отличия за верную службу человечеству. Мудрость, обернувшаяся бессилием? Или случайное совпадение?

Неужели стала меркнуть счастливая звезда Иннокентия Билибина?

Задумавшись, Иннокентий Павлович не заметил, как вошел в Ярцевск, спохватился лишь тогда, когда увидел, что сидит во дворе родного дома на качелях — толстом стальном тросе, перекинутом через развилку старой липы еще его отцом на радость ребятишкам. Качели, как видно, все эти годы висели не зря: ржавый трос глубоко врезался в дерево, но был по-прежнему отполирован понизу ребячьими ладошками.

Однако и спохватившись, Иннокентий не слез с качелей, только косился на окно, откуда некогда суровый материнский голос провозглашал: «Кеша! Домой!» А что? Пожалуй, и сейчас могла бы, если бы увидела. Характер у нее и в старости остался жестким, прямолинейным. Отец, бывало, приставал: «Ты, Варвара, по всему видать, не русская. Ну признайся». — «Не ярцевская», — сухо уточняла мать. «Я говорю: не русская. Все у тебя на полках разложено. Делай так, не делай этак! Ходи вправо, не ходи влево!» — «Для тебя русское значит ярцевское», — говорила мать отчетливо и бесстрастно, словно на уроке в школе, когда проводила трудный диктант.

Мать была сибирячкой, Ярцевск она не любила. Впрочем, мало кто даже из коренных жителей испытывал к нему патриотические чувства. Горячими патриотами родных мест они становились вдали; в больших городах, в уютных квартирах они вспоминали Ярцевск со слезами умиления, что невольно настораживало тех, кто был знаком с легендой о посещении этого городка великим государем. Но как бы ни относилась мать к Ярцевску, она не уехала. Даже когда умер отец Иннокентия. В большом городе жили ее дети, звали к себе: бабушки нынче в цене; она отказалась переехать, не захотела жить даже у Иннокентия, когда он вновь обосновался в Ярцевске. На все уговоры отвечала твердо: «Нет, дорогие! Издали на вашу безалаберную жизнь гляжу — и то плакать хочется…»

Первое время она не оставляла заботами сына и внучку. Но едва Светке исполнилось пятнадцать, отрезала: «Все! Не маленькая, я в твои годы уже работала!» По правде говоря, Иннокентий Павлович не очень-то огорчился: вместе они не ужились бы.

При всей своей прямолинейности мать всегда была права. Больше всего ее сердили манеры Иннокентия Павловича. Смысл ее поучений лучше всего выразился в одном из разговоров, который состоялся между ними еще в юности Билибина, после того как мать посмотрела школьный спектакль, где Иннокентий играл главную роль. Голос у него переломился раньше, чем у сверстников, лет в тринадцать Иннокентий басил, как хороший мужик, поэтому роли ему доставались героические. «Подумай, кого ты играешь, — сказала тогда мать. — Достойного благородного человека, который поступился личным во имя общего! И прыгаешь по сцене козлом… Где это видано, чтобы достойный человек козлом прыгал? Если он благородный, то и двигаться должен благородно, говорить красиво, умно. Помнишь? «В человеке должно быть все прекрасно…» А ты, когда смеешься, за живот хватаешься. Смотреть тошно!»

Иннокентий Павлович нередко вспоминал об этом упреке и думал: наверное, если бы он держался с благородной важностью и говорил красиво, то все сразу бы поняли, что имеют дело с замечательным человеком. Вся жизнь его в таком случае могла бы обрести в их глазах некий высший смысл. Но, повздыхав о неиспользованных возможностях, Иннокентий Павлович оставался верен привычной своей манере, так не вязавшейся с той ролью, которая была предназначена в жизни Билибину.

— Так и знала: сюда придешь! — раздался сбоку торжествующий возглас. — Комплекс… — Светка возникла из темноты с приподнятой нацеленной рукой; Иннокентию даже показалось, что в ее пальцах вилка, которой она намеревается подцепить один из многочисленных комплексов, выбрав посочнее. — Да! Комплекс неполноценности, конечно. При неблагоприятных обстоятельствах ощущаешь себя ребенком, отсюда стремление вернуться в мир детства…

Потеснив отца, Светка присела на качели.

— Вообще-то ты прав, — сказала она. — Гена Юрчиков отвратителен.

— Я этого не говорил, — запротестовал Иннокентий Павлович. — И совсем так не считаю.

— Самоуверен, как сиамский кот, — настаивала Светка. — Хотя выраженный двенадцатый тип личности… Все признаки.

— Это, извиняюсь, кто же двенадцатый? — робко спросил Иннокентий Павлович.