Человек в шортах оказался синьором Орсини, хозяином цирка и главным его артистом. Это был человек без возраста. Пока возился с обезьяной, он выглядел лет на пятьдесят. Но вот заулыбался, и больше тридцати ему не дать… А с манежа, наверно, выглядит на все двадцать!
Узнав, что московская труппа сейчас возле его цирка, Орсини, как был без рубашки, бросился на улицу с криком: «Моску салюто, браво циркус!»
Он готов был всех и каждого собственноручно вытащить из автобуса и повести к себе.
Экскурсию, однако, отменить было нельзя, и Афанасьев пообещал заехать на обратном пути, чтобы как раз попасть на представление…
Парк в Тиволи напоминал Петродворец, только победнее. Войдя в одну из пещер, артисты долго не могли из нее выбраться, потому что наступили на специально сделанное устройство и оказались отрезанными от мира толстенной стеной воды… Но долго в парке не задерживались — слово есть слово.
Орсини, облаченный в вечерний костюм, нетерпеливо ожидал их у входа. Афанасьев подался было к кассе, но итальянец силой оттащил его от нее.
Знакомая блондинка, загоравшая на крыше, проверяла сейчас билеты.
— Ого! — воскликнул молодой акробат Шустикоз, которого все звали «Шустик». — Если тут такие контролеры, то какие же артисты?!
Блондинка фразы, естественно, не поняла, но на всякий случай приветливо улыбнулась.
От программы цирка повеяло чем-то далеким и забытым. Тускло освещенный манеж, плешивый ковер. Номера, даже сложные по трюкам, выглядели полуфабрикатами: то недотягивал финал, то не в характере выступления была музыка.
Народу тем не менее полным-полно.
Шустик, тот самый, что восхищался контролершей, вдруг воскликнул: «Ну дают!..»
Оказалось, контролерша в блестящем трико поднималась сейчас по канату…
Каждый артист выступал в нескольких номерах. Лучше других был сам Орсини: великолепно провел высшую школу верховой езды, смешно изобразил арбитра в обезьяньем футболе и даже вышел Белым клоуном в музыкальном номере, играя на двух трубах одновременно. Портила его только излишняя подобострастность в отношении к публике. Улыбка казалась приклеенной к лицу. Но выглядел очень молодо.
Во время одной из пауз зал взорвался аплодисментами. Это Орсини сообщил зрителям, что в цирке присутствуют московские артисты.
Гости поднялись со своих мест, зрители тоже, а оркестр заиграл «Катюшу». Затем представление пошло своим чередом.
Завершал программу аттракцион с хищниками, надо сказать, великолепный. Укротителем был сын Орсини, юноша лет пятнадцати.
А потом гостей пригласили во дворик. Стол, на котором только что кувыркались акробаты-эксцентрики, пестрел фруктами, зеленью, вином. Орсини поднимал бокал за гостей, Афанасьев — за радушных хозяев. Один за другим посыпались вопросы, и переводчица, держа бокал в руке, не успевала сделать ни единого глотка.
Кто-то спросил:
— Правда ли, что государство у вас бесплатно учит артистов?
На это Афанасьев предложил ответить Шустику.
— Это не так! — солидно сказал он. — Когда я обучался в цирковом училище, мне еще и стипендию платили!
— Вы всегда жили в Москве? — спросил кто-то из итальянцев.
— Нет, я приехал из Барнаула… Из Сибири.
— А сколько же лет вы учились?
— Пять.
— Сколько же вы платили за жилье?
— Нисколько! — набирал темп Шустик, в котором еще не до конца выветрился студенческий дух. — И это только говорится, что общежитие, а на самом деле — гостиница люкс!
Вмешался Орсини:
— Это верно, что у вас цирковые артисты получают пенсию?
Афанасьев обвел глазами стол.
Одна из советских гимнасток сидела сейчас в обнимку с «контролершей». Женщины быстро находят общий язык, а цирковые в особенности. В руках у обеих были фужеры, причем, отчаянно жестикулируя, обе тем не менее не пролили ни единой капли!
Афанасьев предоставил слово этой самой гимнастке.
— Насчет пенсий все правильно! И здесь среди нас есть пенсионерка.
— Кто же? — спросил юный Орсини.
— Я.
«Контролерша» отпрянула от гимнастки:
— Сколько же тебе лет?..
— Уже старуха… двадцать восемь!
Все захохотали, а Афанасьев как бы мимоходом пояснил, что у нас гимнасты и акробаты после двадцати лет работы помимо зарплаты получают профессиональную пенсию. А гимнастка в цирке с семи лет.
Артисты пили и пели, вечер прошел чудесно, но при расставании Афанасьев уловил в поведении Орсини некоторую настороженность.
Конечно, как гостеприимный хозяин, он публично усомниться в том, что услышал, не мог. Но в глубине души затаил недоверие.
Читать дальше