Борис Рощин - Открытая дверь

В воскресенье вечером, когда мы с Марией Филимоновной укладывались спать, а Лешка возился на балконе с собакой, внизу в подъезде гулко хлопнула дверь. Пальма вздрогнула, насторожилась, тревожно зашевелила ушами.

На лестнице послышались шаги, кто-то кашлянул, громко сплюнул.

Пальма вдруг с радостным визгом рванулась к двери, проползла с полметра и… поднялась на все четыре лапы, шатаясь.

— Дедушка, дедушка! — завопил Лешка. — Пальма встала! Пальма поправилась!

В прихожей раздался звонок и сильнейший удар в дверь кулаком.

Мария Филимоновна торопливо поднялась с кровати, набросила на плечи халат, крикнула:

— Кто там?

За дверью хлопнуло что-то, заскрежетало.

— Кого надо?

— Да открывай, Мария! — подбодрил я старуху. — Не видишь, Степка пришел, — и я кивнул на собаку, которая скулила в нетерпении, но двинуться с места не могла или не решалась, задние лапы ее вновь подламывались, расползались.

Степа был пьян. Он стоял, пошатываясь, держась рукой за косяк двери, и силился сказать что-то. Светлый выходной костюм висел на его плечах грязным затасканным мешком, опавшие щеки припорошены были белесой щетиной. Запрокинув голову, Степа тяжело приподнимал набрякшие веки, наползающие ему на глаза, смотрел на нас с Марией Филимоновной неподвижным жутковатым взглядом.

— Степушка, да где же ты, родимый, пропадал? — фальшивым заискивающим голосом пропела Мария Филимоновна. — А мы тебя ждали, ждали…

Степа дико потряс головой.

Мария Филимоновна испуганно смолкла.

Степа икнул, глаза его вдруг приняли осмысленное выражение, сухие потрескавшиеся губы расползлись в широкую ухмылку.

— Ты меня не бойсь, старуха! — успокоил он Марию Филимоновну трубным басом. — Я всегда соображаю и никого не трогаю. Потому что, если трону… — Степа повысил голос до громового, — его ни одна больница лечить не возьмется!

Степа замолчал, задумался, стоя на пороге нашей квартиры и свесив голову на грудь.

— Дядя Степа, а Пальма встала. Пальма поправилась, — робко потревожил Лешка задумавшегося соседа.

— Пальма?! — Степа рывком поднял голову и уставился на собаку. — Пальма… — лицо Степы вдруг сморщилось, из глаз вывалились две крупные слезины и запутались в щетине подбородка. — А у меня… У меня батя помер…

— Ой, Степушка! Горе-то какое! — охнула Мария Филимоновна уже не притворным — своим голосом. — Как же он, отчего?

— Как все… Сердце зашлось. Мировой был старик. Э… да что говорить! Похоронил я его вчерася. Памятник на могилу поставлю самый дорогой. Мраморный! Лучшему мастеру в Питере закажу. Сколько надо — столько и заплатим.

— Да ты заходи, заходи, Степушка. Катерина-то про отца знает уже?

— Катерина?.. — Степа засопел, набычился. — Катерине я рога обломаю. Матку сюда заберу, в квартиру. Со мной жить будет. Пусть только пикнет на нее… — и Степа угрожающе скрипнул зубами.

— Бог с тобой, Степушка! Катерину не обижай, ей родить скоро.

— Родить… — Степа скривился. — Уже родила…

— Родила?

— Ага… Дерьма кучу. Я с Макаровой — врачом ейным — разговаривал. Не родит Катька никогда. Натура у нее такая.

Степа пошатнулся и едва не упал, но успел ухватиться за дверь и выпрямился, устоял. Прорычал с надрывом:

— Эх, невезучий я человек!

— Дядя Степа, а Пальма поправилась. Она вас ждет.

— Пальма?! Ждет?! — взгляд Степы стал трезвым. Он уставился на овчарку, которая скулила и тянулась к нему, присел на пороге на корточки, приказал:

— Ко мне, Пальма!

Собака закрутила хвостом, задергалась, виновато и жалобно заскулила, но с места двинуться не могла.

— Ко мне, Пальма, ко мне… — страстно прошептал Степа и похлопал ладонью по коленке. — Да ну иди же, иди…

С каким-то внутренним стоном, вся содрогаясь от усилия и напряжения, собака сделала шаг, другой, третий навстречу хозяину.

Степа с восторженным рыком подхватил ее на руки, прижался щетинистой щекой к языкастой собачьей морде и вдруг пьяно-радостно захохотал — дико, оглушительно.

Катерина вернулась из больницы исхудавшей и молчаливой. На все вопросы Марии Филимоновны она отвечала сквозь зубы, а с мужем своим и вовсе словом не обмолвилась.

Степа старался поменьше бывать дома, уходил на работу чуть свет, а возвращался затемно. Не пил. С собакой стал сдержаннее, при Катерине не забавлялся с ней и не ласкал ее.

Как-то раз Мария Филимоновна поддела Степу:

— Мать-то свою скоро приведешь? Одна старуха живет, а ведь грозился…