Иосиф Келлер - Суровые дни

— Не забыли рабочие, как Таганцев мешал оборудование вывезти. А нынче вдвойне осудили. Не ожидали такой подлости, чтобы приложил руку к черному списку.

Таганцева ошеломило незаслуженное обвинение. Ему самому в тягость, что на заводе установились драконовские порядки, куда строже, чем до революции. Протестовал — не помогло. Особенно отличается неизвестно откуда появившийся на заводе Елистратов. Штрафует налево и направо. А с тех пор, как в цехах объявились большевистские листовки, свирепствует еще больше.

У Таганцева с ним произошли раза два мелкие стычки. Но когда ретивый господин с повадками жандармского ротмистра захотел уволить рабочего, занятого на отливке опытной детали, Ростислав Леонидович закатил скандал. Елистратов отступил. Рабочего взяли обратно.

Зачем же Ляхин произнес такое обидное слово — «подлость»? Разве он заслужил его?

Как нарочно, одна неприятность за другой! Дом, где много лет жил инженер Славянов, заняли под военную комендатуру. Сперва не поверил: быть того не может! Специально пошел проверить, не выдумка ли? Убедился — правда. Знакомый дом охраняли часовые. Таганцев видел, как провели арестованных. Среди них — женщина и подросток, почти мальчик.

— На муки ведут… — опасливо прошептала стоящая рядом старуха. — В соседних домах что ни ночь — слышно, как пытают.

И несколько раз перекрестилась.

Ростислав Леонидович с трудом дошел до своего дома. Варвара Лаврентьевна испугалась: так он был бледен. Не спрашивая, что случилось, накапала в рюмку валерьянки. Ростислав Леонидович спросил, помнит ли она покойного Славянова. Варвара Лаврентьевна не забыла симпатичного инженера, о котором муж говорил с уважением и любовью, гордясь дружбой с одним из талантливых людей.

— Так вот, Варенька, там, где он трудился на благо отечественной техники, — ныне застенок! Да, да! Застенок!

— Славик, ну что можно сделать? — Глаза Варвары Лаврентьевны заблестели, увлажнились. — Приходится терпеть.

— Терпеть?! — загремел Таганцев. — Терпеть издевательство над памятью такого человека! Нет-с. Пускай этим занимаются другие. Я терпеть не намерен. Да, да! Не намерен!!!

И Таганцев сел писать письмо генералу Пепеляеву: «Ваше превосходительство! В доме, в котором незримо витает светлый дух ученого-инженера, ваши подчиненные, надеюсь без вашего ведома, занимаются действиями, несовместимыми с благородными идеалами покойного Николая Гавриловича Славянова… — В конце Таганцев писал: — Уверен, что вы, господин генерал, вняв голосу справедливости, распорядитесь освободить дом от комендатуры».

Письмо Таганцев решил отвезти на почтамт и сдать заказным. Так надежнее.

Утром в конторе Ростислав Леонидович показал письмо Вадиму. Тот попытался доказать, что ничего путного не получится.

— Пепеляеву, простите за вульгарность, начхать на дорогое вам имя. Свой престиж генерал уронить не захочет. Комендатуру не уберут.

— Откажет этот солдафон — напишу Колчаку! — упрямился Таганцев.

Хорошо зная тестя, Вадим не спорил. Но, желая избежать неприятных последствий, пустился на хитрость:

— Зачем вам специально ехать в город? Я туда поеду. Давайте отправлю письмо.

Однако Таганцев почувствовал подвох и поехал в город сам. Вадим не ошибся: Пепеляев на письмо не ответил. Комендатура осталась в доме Славянова. Зато Таганцева вызвал к себе Елистратов и вернул злополучное письмо. Произошло крупное объяснение. Таганцев громыхал, кипятился. Елистратов вел себя спокойно. Это еще более распаляло Ростислава Леонидовича. Не сдержавшись, он сказал, что ныне завод — аракчеевское поселение, возглавляемое держимордами.

Ни один мускул не дрогнул на бесстрастном лице Елистратова. Он спокойно напомнил Таганцеву, что во время чумной эпидемии всех зараженных уничтожают. Тем встреча и закончилась.

Возвратившись во второй половине дня домой, Таганцев надел валенки и старенькую форменную инженерскую тужурку; на ней тускло поблескивала одна-единственная уцелевшая серебряная пуговица с двуглавым орлом. Привычное домашнее одеяние — милое и уютное — обладало волшебной силой: все тяготы служебных забот оставались в прихожей вместе со снятыми, смотря по времени года, шубой или пальто.

На этот раз успокоение не приходило. Таганцев не мог забыть издевательски-сдержанного тона Елистратова, его нагло прищуренных глаз, тараканьих усиков, шевелящихся над толстой губой. Не помогла и валерьянка, выпитая потихоньку от жены. Заглянул по привычке в Асину комнату — была бы Ася дома, поговорил бы с ней! Теперь она только наведывается к родителям. Таганцев с досадой закрыл дверь и прошел в кабинет.