Иосиф Келлер - Суровые дни

Подобного же жреческого отношения Никтопалион Аркадьевич требовал от партнеров, которых выбирал крайне придирчиво. И казалось: установленный годами ритуал нерушим. Но случилось иначе.

Февральскую революцию, свергнувшую царизм, Любашов как истый либерал встретил восторженно, но привычный порядок, царивший во время преферанса, нарушился. Началось с графина: прозрачную «смирновскую» сменила мутная самогонка. Потом не оказалось новых колод — и впервые пришлось играть старыми картами. Во время игры в торжественную тишину врывались посторонние разговоры; и даже сам Никтопалион Аркадьевич обсуждал политические события! Как грозное предзнаменование надвигающихся бурь, воспринял Никтопалион Аркадьевич внезапный отъезд в Сибирь одного из старейших партнеров — Дикопольского. «Крысы бегут с тонущего корабля», — мрачно подумал он и стал искать среди знакомых четвертого игрока.

Но страшная катастрофа разразилась, когда к власти пришли большевики. В банке реквизировали частные вклады, и доктор Любашов потерял сорок тысяч! Было отчего возненавидеть «грабителей-товарищей» и их совдепы! А тут, вдобавок, сократилась обширная врачебная практика. Большинство богатых пациентов спешно покинули город, устремившись во Владивосток, а оттуда в Японию или Америку.

Среди немногих оставшихся был благочинный. Любашов навещал его регулярно. И если Никтопалион Аркадьевич как опытный терапевт умело лечил старческие недуги, то духовный отец не менее успешно врачевал душевные раны Любашова, внушая, что священный долг истого христианина бороться с исчадием сатанинским — Лениным и его слугами.

Так Никтопалион Аркадьевич стал участником контрреволюционного заговора. Теперь в его врачебном кабинете велась другая, запретная игра, более волнующая, чем академический преферанс, игра, ставка которой — власть.

На зеленое сукно ломберного столика, с расчерченной для конспирации пулькой, ложилась карта — план города. Заговорщики намечали, в каких местах лучше начать вооруженное выступление, тем самым облегчив генералу Пепеляеву занятие Перми. Отсюда исходили директивы агентам тревожить население слухами и небылицами, вербовать подкупом недовольных и обиженных, провокационной стрельбой сеять панику, убивать из-за угла советских работников и красноармейцев, портить, вредить, разрушать.

Последнее время к Любашову зачастил начальник отдела перевозок штаба Третьей армии Стогов.

Инженер-путеец, выходец из богатой московской семьи, он жаждал любыми путями очутиться за границей. Ради этого Стогов добровольно вступил в Красную Армию, чтобы при первом же удобном случае перебежать на сторону белых. Прикидываясь исполнительным службистом, Стогов втерся в доверие к начальству.

По своей должности он был в курсе всех продвижений воинских эшелонов. Для белого командования такой агент — сущий клад.

Благочинному поручили установить со Стоговым деловую связь. Нашелся и удобный предлог — освобождение лошадей епархии от мобилизации. Свидание состоялось. Узнав, что Стогов не умеет играть в преферанс, благочинный порекомендовал ему постичь эту премудрость у опытного преферансиста доктора Любашова.

К Любашову должен был прийти и полковник Елистратов.

Устроившись с помощью бухгалтера Любомирова в заводской конторе, Елистратов, не задерживаясь, поехал обратно в город разыскивать доктора Любашова.

Любашов жил недалеко от театра, который Елистратов, поднявшись от вокзала, узнал сразу.

Фонари на улицах не горели, но полковник быстро нашел нужный дом, прятавшийся за деревянным забором. Елистратов щелкнул зажигалкой. На калитке медная позеленевшая от времени дощечка с выгравированной надписью: «Врач Н. А. Любашов. Внутренние болезни». Рядом — кнопка звонка.

Калитку открыл сам Любашов.

— Мы вас ждем.

В кабинете Елистратов познакомился со Стоговым и Валюженичем, начальником артиллерийской бригады.

Если первого, несмотря на защитный френч и синие галифе, каждое суетливое движение выдавало как сугубо штатского человека, то во втором, даже если бы и не было на нем военной формы, по безукоризненной выправке, по энергичному сдержанному рукопожатию, по тому, как сидит — прямо, не касаясь спинки стула, — сразу угадывался кадровый офицер.

— Теперь нас полный квартет. — Любашов потер пухлые руки, словно вытирая их после умывания. — Можно приступить к делу. Начнем пулечку! — Он хихикнул. — С разбойником!