Григорий Терещенко - Медсанбат

Говор в соседней палатке стих, наверно, Уралов и Горяинов в штаб батальона подались.

Павел побрился, потом взял мыло, зубную щетку, полотенце и вышел из палатки. Солнце уже поднималось над горизонтом, на кустах еще дрожали капли росы, трава покрылась инеем, как солью. Обильная роса обещает прекрасный день.

Павла окликнули. Он обернулся и увидел Горяинова с незнакомым военврачом третьего ранга. Высокий и стройный, с бледным лицом.

— Знакомься, врач Варфоломеев, — сказал Горяинов. — Хирург.

— Игорь Альбертович, — представился он, пожал лейтенанту руку. Рука у него цепкая.

— Принимай в свою палатку.

— Милости прошу. Идите, располагайтесь.

Подошел Уралов, тоже с военврачом третьего ранга. Ему лет сорок. Он был чуть ли не на две головы ниже Варфоломеева, лицо ухоженное, побритое, с клочковатыми жесткими бровями и двумя резкими складками-дужками у рта.

— А, это тот самый командир девушек, — улыбнулся врач. Его глаза навыкате были словно окутаны туманом, и их не коснулась улыбка. Только на щеках подобие улыбки.

— Анатолий Львович Травинский, — подал мягкую, словно подушечка, руку.

Павлу так захотелось нагрубить этому самодовольному врачу, что еле сдержался. А тот продолжал:

— Я думал, старичок какой-нибудь, а он молодой, красивый. Это все равно, что козлу доверили охранять капусту.

У Павла судорога змейкой скользнула от челюсти к скулам.

— Я могу этих девушек передать вам!

— Нет, нет, я не ручаюсь за себя, вдруг влюблюсь в какую-нибудь красавицу.

Губы Травинского начали расползаться в улыбке.

Травинский сверкал новеньким обмундированием, благоухал какими-то, наверное, дорогими духами, каких теперь днем с огнем не сыщешь. Он посмотрел на лейтенанта снизу вверх снисходительно, как будто хотел сказать: а звание-то у тебя, парень, невысокое — лейтенант. Сколько тебе придется послужить, истоптать сапог, пока капитанские шпалы в петлицах заалеют.

«Пожилой человек, а надушился, словно барышня», — про себя отметил Шевченко.

Травинский снял фуражку, и Павел увидел, что у него уже отчетливо проглядывалась лысина.

— Я как-то влюбился в одну, пришлось в другую больницу переходить, — продолжал Травинский. — Терапевтическое отделение довелось бросать. Несколько лет участковым врачом работал. Они, девушки, привязчивые...

— Заливает, — шепнул Уралов на ухо Павлу. — Санврачом работал, я с его личным делом знакомился.

«В его ли годах о девушках говорить», — подумал лейтенант, а вслух сказал:

— Судя по возрасту, вы уже отказаковали! — и быстро пошел к умывальнику.

— «Любви все возрасты покорны», — весело бросил ему вслед Травинский.

На душе Шевченко было неспокойно.

Не строго ли он наказал Лютик? Может, надо было посоветоваться с Ураловым? Женщину на гауптвахту! Нет, правильно. Она совершила самовольную отлучку. Хорошо, если этим отделается, а то еще под трибунал угодит.

И тут же услышал голос дежурного по батальону:

— Лейтенант Шевченко, к комбату!

Командир медсанбата военврач второго ранга сидел за столом и пил чай, когда Павел вошел. Вытянувшись, он доложил о прибытии. Комбат был пожилым человеком — полным, с нездоровым одутловатым лицом. Он пригладил свои седые длинные волосы и, чуть согнувшись, вышел лейтенанту навстречу. Рукопожатие его было вялым.

— Садитесь, Павел Остапович, — сказал комбат, занимая свое прежнее место. — Побалуемся чайком. Уральцы и сибиряки — чаехлебы.

— Спасибо!

— Да вы садитесь, садитесь! Вы любите крепкий? — наливая ему кружку чаю, спросил комбат.

— Мне все равно.

— Сила в крепком чае, — подливая заварку, говорил комбат. — Он взбадривает, и котелок лучше варит.

Шевченко бросил два кусочка сахару.

— А я привык вприкуску... — Взгляд у военврача обволакивающе-ласковый.

«И он был главврачом областной больницы, — подумал Павел. — Чем же он мог поддерживать дисциплину?»

И вдруг комбат деловито спросил:

— Ты что же, милок, на всю катушку влепил санитарке Лютик?

— Простите, товарищ военврач второго ранга, но я не превысил своей власти по уставу, — произнес лейтенант и встал.

— Павел Остапович, голубчик, когда мы вдвоем, можете обходиться без всякой воинской субординации. Какой я военный? Я врач. Да вы сидите, сидите! — И, словно прицеливаясь одним глазом, взглянул на лейтенанта:— А вы, Павел Остапович, разобрались с этой Лютик?

— Красноармеец Лютик находилась в самовольной отлучке семь часов двадцать минут.