Аркадий Драгомощенко - Расположение в домах и деревьях

Представьте – утро, молодость, прозрачные потоки над головой, потому что ветер, ветер, от этого и от многого другого вы чувствуете себя необъяснимо легко, думая про себя, что с каких-то пор осень стала весной… Поют птицы, щебечут канарейки в окнах дворников и инвалидов, у неудачников нет канареек, у неудачников в окнах стоят пожелтевшие пакеты с кефиром, а дворники, инвалиды, неудачники, вкупе со всеми теми, кто намеревается извлечь выгоду из остатков вчерашнего счастья, разбили бивуак у приёмного пункта посуды за зубчатыми горами мутного бутылочного стекла. Я вышел на улицу, закурил, не прикрывая спички ладонью…

– Вы уже рассказывали это! – издалека сообщила Вера.

– Не всё рассказал! – вырвалось у меня. Например, не рассказал, что Хайдеггер повесил дырку от бублика на шею нашей глупости. Не рассказал, к тому же, что по утрам у меня болит сердце, а папа мой был полковником. У вас был папа? Ну, вот… у меня он был полковником. Наконец, ни словом не обмолвился об одной занятной компании, которая как-то вечером отправится на поиски вина.

А рассказывал ли я о Герцоге? Сознайтесь, ни единого слова вы не слышали от меня о Герцоге? Ну, так вот…

– Поразительно! – прервала она меня. – Как много всего вы знаете!

– А вы ощутили? Вы почувствовали остроту?

– О да! Ещё бы!

– Тогда вы… тогда вы просто наркоманка, – сказал я.

– Вы проницательны не в меру.

– Служба такая, – отозвался я.

– И сколько платят за проницательность? – осведомилась она.

– Инфляция и девальвация не в силах подорвать курс проницательности, – заверил я её, – ибо истинные ценности остаются ценностями на все времена. Ну, а теперь, мой милый друг, вы расскажете мне сказку. Такая безделица – рассказать сказку! Коль скоро вы признали моё всеведение, вам придётся кое-что рассказать самой.

Итак, во-первых, Амбражевич. Допустим, мы ведём… с вами, разумеется, в одной команде – следствие. Жил на свете некто имярек…

– Во-вторых, – подхватила она, – проживает на свете некто, кому не терпится продемонстрировать незаурядный блеск ума, некто имярек, наделённый вдобавок к вышеназванным качествам ещё и чудовищной проницательностью…

– Благодаря чему, – продолжал я, – этот второй, ваш имярек, находит достаточно сомнительным следующее положение: человек, за которого борются геронтологи, человек, имя чьё не сходит с языка учёных всяких мастей, мечтателей, воспитателей, писателей, – тут прошу быть внимательней, – в силу рокового стечения обстоятельств попадает под машину.

– Я не хочу быть внимательной, – произнесла она сухо и отвернулась.

– Вот и всё. Совсем не больно… – закончил я.

– Это приводит меня в уныние, – сказала она.

– Что? Что приводит вас в уныние?

– Ваше «вот и всё», – она закурила, резко выпустила дым. – Хорошо, я буду откровенной, хотя, что такое откровенность? Белый флаг поражения, сдачи? Последний шаг?

– Зачем?!

– Для вящей полноты ощущений, к вашему сведению. Испытать поражение не менее приятно, чем вкусить победу, – произнесла она, глянув на меня с каким-то высокомерием.

– Валяйте. Вкусим и того, и другого.

– А вы не будете смеяться надо мной? – спросила она с опаской.

– Ни в коем случае, – сказал я. – Ни за что. С какой стати, подумайте, мне смеяться над вами?

– Я вам верю… – медленно проговорила она.

– Вот это напрасно.

– Вы позволите мне высказаться? Не перебивайте…

– Говорите, продолжайте, не обращайте на меня внимания.

Мы повернули за угол и вышли прямёхонько на Фонтанку. Вера с нечеловеческой силой сжала мою руку.

– А… – выдавила она подавленно. – Почему мы здесь? Как это случилось?

– Мы пошли по Площади Искусств, – сказал я, – а потом вышли сюда. Заговорились. Повернём? – И мы повернули.

– Я устала, удивительно устала, – снова заговорила она, – я до сих пор не замечала… И вот вы ещё… Откуда вы взялись? – неожиданно спросила она. – Никогда прежде не видела вас, не слышала, а тут битых два часа вместе… и какой вздор! Почему? Вам не кажется наше… знакомство чересчур странным? – И как бы отвечая самой себе, она пожала плечами, уходя на шаг вперёд. – Идём ко мне, как будто давно знакомы, будто я вас знаю и вы меня, и говорим неизвестно зачем… Вы больной человек, ненормальный! – воскликнула она. – Мне понятно… Нормальный человек не стал бы… Нет, вы скажите, – она остановилась и посмотрела мне в глаза, а в глазах её мне ничего не было видно, я не мог даже цвета их определить, лишь прядь ржаная опять выбилась из-за уха, веснушки у носа.