Аркадий Драгомощенко - Расположение в домах и деревьях

Он не торопился приветствовать меня. Глядя мимо меня, он не заметил, когда я вошёл и сел на табурет. Его я знал, но уже не верилось, что когда-то он преподавал в институте историю зарубежного театра, расхаживая среди столов, присаживаясь неожиданно то за один, то за другой, не прекращая, плёл он «узор хвалы» холодным, чуть высокомерным голосом, изогнутым в гласных стеариновыми губами; недоуменно разглядывая ногти у высокого окна, и не ногти, а снег, сгребаемый в узкой глубине двора дворником (мутное животрепещущее пятно в трёх злых прутьях захудалых кустов) – и мы за ним шли по пятам, разбирая мадригалы народной зимы, слыша скрежет, текущий по венам, достигающий хромого сердца… и не снег, оказывалось, другое, когда высекал из гиметского монолита изваяние этоса, бледнея на дорогах, лишённых света, тьмы и винограда. И точно опоенный отваром из травы сардоны, о которой говорил не раз (на побережье островов растёт) – «А я уйду в изгнание, в другую страну!» – корчил рот, вскидывал пясти и пересаживался со стола на стол, отступая от зимнего неверного освещения, присаживался то к одному, то к другому, в безупречном сером костюме, не забывая вовремя поддёргивать складку на брюках, – «И счастья, счастья…», – приостанавливаясь, давая истечь крови из нанесённой им раны, – «Ни видеть, ни разделять не буду. Ваших жён и свадеб не увижу, вам не соберу я ложа… О горькая, о горькая Медея!»

Недолго музыка играла.

Случился в общем-то необязательный скандал, в котором, по слухам, был замешан сын высокопоставленного лица. Я его видел. Он приходил, замотанный в пушистый шарф почти до самых глаз. Садился за первый стол, а приходил позже всех. (Сын лица потом где-то запропастился.)

А ему тем временем предложили задуматься о перспективах. Он задумался, внезапно подал заявление и с тех пор, не переставая, продолжал думать о перспективах. Уже лет шесть как думал. За такой, в сущности, недолгий срок он уверенно опустился до уровня, который позволял ему (и очередному его другу), не поступаясь гордостью, взлелеянной «классическим воспитанием», ужинать, пить и ночевать в самых неожиданных местах.

Но «тема» его падения исчерпалась точно так же, как другие темы, и когда прекрасный серый костюм сменился мятым чёрным, об этом почти уже не говорили, а когда вместо чёрного костюма появился бумажный, растянутый в вороте свитер, это вовсе перестало кого бы то ни было интересовать. Потом как-то в одну зиму он очень быстро постарел, начал избегать прежних знакомых, перестал бриться, беспорядочно и грязно запил и приобрёл невыносимую привычку жирно щёлкать пальцами, если забывал ту или иную строку из огромного объёма стихов, отложившихся в его голове. Впоследствии он перестал появляться в домах, где снимают обувь, а рваным носкам не находят оправдания даже в знании классической латыни, пренебрегая тем самым скудными благами подачек, и поселился в душном небольшом кафе на Васильевском острове, где с двенадцати дня за выпивку переводил студентам «тыщи» или беседовал с Адмиралом.

Кое-кто находил ему уроки. Он с удовольствием брал учеников, требовал деньги вперёд и надолго исчезал. Словом, читайте книги. Все случаи так называемого падения, исключая причины, до изумления схожи меж собой.

Теперь он был Костей. Я звал его Костей, нимало не смущаясь тем, что числился некогда его студентом, да и тем, что возрастом он был старше меня лет на десять. Костей звал его участковый милиционер, питавший к нему безмерное уважение… Костей его звали все.

Когда я зашёл и сел, он меня не заметил. Спустя минут пять он открыл холодильник, достал банку рыбных консервов и стукнул дверцей.

– Добрый вечер, – громко сказал я. – Не помешаю?

– И ты здесь? – очнулся он, глянув искоса в мою сторону. – Каким ветром?

– Случайность, – сказал я. – Ошибка в расчётах. Игра ума.

Он подошёл ко мне и, тяжело дыша сладким перегаром, спросил:

– Делать тебе нечего?

– А тебе?

– Мне всегда найдётся дело. Я ем, пью заморские вина. Потом лягу спать. По-твоему, мало? Ах, ну да – сколько прожито, а для вечности ничего не сделано! – с пафосом провозгласил он. – Ты это имеешь в виду?

– Так ешь и пей тогда, – рассмеялся я.

– Ты мне фокусы модные брось, – мрачно промолвил Костя. – Недоумки всякие… Тут мозги не требуются; штучки-дрючки – вот что это! Сайгонская философия.

– Костя, – сказал я. – Ты не представляешь, как я рад тебя видеть.

– А где мы с тобой встречались? – спросил он, садясь за стол.