Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

Не только короткую молодость оплакивала Фрида — она прощалась с Вильгельмом, прощалась навсегда…

Фрида хорош знала мужа: вряд ли он полез в большую драку. А если и оказался случайно в общей потасовке, то за это строго не наказывают. Значит, Вильгельм хитрит: решил воспользоваться тем, что случилось в Берлине, и остаться насовсем в «Дрюбене». В этом весь он — гуляка и себялюбец Вильгельм.

А ведь подлая затея врагов республики провалилась. Народ не поддался им, немцы стали куда умнее. Они хотят мирно трудиться. И она, Фрида, живая частица своего народа. Она не отщепенка какая-нибудь, а полноценная гражданка рабоче-крестьянской республики.

Вильгельм думает, что поставил ее перед неизбежным выбором, что легче всего связать узлы и переехать в «Дрюбен». Там, мол, за Бранденбургскими воротами, такой же Берлин.

В том-то и дело, что не такой же! В этом, Восточном Берлине, одинокая Фрида выстояла в самое страшное время и спасла своих детей. Построила два больших дома на самом красивом, самом главном проспекте республики. Этот Берлин — ее Берлин. Фрида своими руками обновляет его, а он обновляет Фриду. Берлин становится другим городом, Фрида — совсем другим человеком.

Кем была она прежде? Безликая забитая хаусфрау. Кто знал ее? Соседки по дому и три лавочника, у которых она брала по мелочам в кредит.

А теперь Фрида полноценный человек. Она строитель. Если захочет — станет завтра бригадиром. И все будут относиться к ней еще уважительнее: «Гутен морген, фрау Кампе!», «Как дела, Фрида?», «Дети в порядке, бригадирша?»

Женщин-бригадиров на стройках прежней Германии никогда не было. И в окаянном «Дрюбене» ни за что не найти женщину, равноправную с мужчиной. Там в судьбе женщин ничего не изменилось после войны: как были они домохозяйки с тремя «K», так и остались. Если даже женщина — хозяйка пивной или лавочница, она все равно рабыня.

«Так что, бестолковый муженек, вовсе не три километра меж нами — целая эпоха! И потому выбор, перед которым ты меня поставил, — нетрудный выбор. Не променяю я своей судьбы даже на судьбу дрюбенской миллионерши! И с тобой в придачу не променяю!»

Последние слова Фрида произнесла вслух, громко и гордо. И своим голосом кого-то спугнула. Может быть, крыс, поселившихся в заброшенном доме.

Фрида крыс не боялась. Она поднялась с подоконника: пора возвращаться домой. Если бы не тревога за сына, она была бы, пожалуй, совсем спокойна. Но вспомнив о Вилли, женщина опять тяжко вздохнула. Надо спасти его, глупого, вытащить из омута. Теперь это стало еще труднее. Удастся ли?..

К вечеру 17 июня Бугров продиктовал в свою газету репортаж. Он писал его наскоро, карандашом, перепечатывать на машинке было некогда. Вряд ли это был лучший опус с точки зрения стиля, но не в стилистическом совершенстве заключалось главное. Куда важнее было правильно понять и точно сообщить о происшедшем в Берлине.

То, что смог написать Бугров сгоряча на пяти страничках, не давало, разумеется, полной картины. Многие факты и обстоятельства были ему в то время вообще неизвестны. Лишь спустя какое-то время узнал он, чем занимались 17 июня в Западном Берлине эмиссары руководителя американской разведки Аллена Даллеса, что поделывал ретивый Якоб Кайзер, министр правительства Аденауэра «по общегерманским вопросам», как действовали западные агенты, сумевшие пробраться в ГДР на высокие государственные и хозяйственные посты.

И все-таки, не опасаясь ошибки, он назвал случившееся «реакционным путчем, организованным извне и рассчитанным на поддержку сил прошлого изнутри».

Сунув заметки в папку, Бугров решил отправиться сначала в больницу к Вернеру, потом в представительство к Кондрату Тимофеичу, сверить с ними, людьми компетентными, свои оценки «дня икс».

Пулю из ноги Вернера извлекли благополучно, разрез зашили, и самочувствие его было бы удовлетворительное, если бы не большая потеря крови при общем истощении организма. Поэтому Бугрова пустили к раненому не сразу и предупредили, что находиться в палате он должен не более десяти минут.

Вернер обрадовался другу:

— Сервус, Андрей! Долг платежом красен. Восемь лет назад я тебя навещал в госпитале, теперь ты меня.

Как только вышла строгая медсестра, Вернер горячо заговорил:

— Это, Андрей, нам урок! Большой урок! А то некоторые наши теоретики вообразили себе упрощенную схему: возникли два антагонистических немецких государства, каждое из них будет развиваться по-своему, и дело в шляпе. Ничего подобного! Господа империалисты, пока не сдохнут, не смирятся с тем, что потеряли здесь, на востоке Германии. Будут жалить нас всегда и везде, где только смогут. Для вас, Андрей, война с германским империализмом окончилась у рейхстага. Для нас — нет. Нам еще придется долго воевать.