Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

— Не в вашей газете, а у вас! В ваших сомнительных писаниях.

— Наша газета не частная лавочка. Когда она что-то публикует, то отвечает за каждое слово. И если вам не нравится…

— Не мне персонально, а всему руководству.

— Кому именно? Кроме вас пока никто…

— Я отвечаю за ваше поведение здесь! Несу прямую ответственность за все ваши загибы и выверты. Не в меру стали самонадеянны: пишете что захочется, разъезжаете куда вздумается, встречаетесь с кем попало…

— С «кем попало» я не встречаюсь.

— Встречаетесь! Нам все известно! Тут разной швали еще предостаточно, они вам напевают, а вы все на веру берете. Человек вы молодой, неопытный, политически не очень грамотный…

— Я вас попрошу!..

— Нечего меня просить! Я знаю свои обязанности! Это вы своих не знаете!

Кыртиков извлек из ящика несколько газетных вырезок, сцепленных скрепкой. Это были последние очерки и репортажи Бугрова. Некоторые абзацы тонко и аккуратно, как в прошлый раз, обведены красным карандашом.

«Гошкина работа! Аккуратист! Систематик и аналитик!»

Пробежав один из обведенных абзацев, Кыртиков ткнул в него пальцем:

— Во! Что за чушь? О каких это вы плетете «издержках послевоенных исканий»?

— А что, разве их не было? Все было наперед известно? Разве немцы не создают государственные, политические и общественные формы, каких они прежде не знали?

— Это никому не интересно, что вы считаете. Мало ли что вам придет в голову! А уж если завелось «собственное мнение» — держите его при себе, не тащите в газету, не засоряйте мозги миллионам.

Бугров промолчал. Сдержался.

— Или вот еще: «Линия раскола проходит не по немецкой земле, а по немецким сердцам». Что это — стишки? Есенинщина?

— Написано плоховато, — согласился Бугров. — Но мысль не такая уж глупая. Я имел в виду…

— Никого не интересует, что вы имели в виду. Рано вам доверили ответственную политическую работу. Ошиблись!

— Это ваше личное мнение?

— Мое мнение — это мнение коллектива. А что это за «новых немцев» вы изобрели?

— Я не изобрел. Они существуют. Их породила сама жизнь.

— Чушь! Вреднейший идеализм! Нам надо проявлять сугубую бдительность, всегда быть готовыми дать отпор. А вы? Вы своими глупыми писаниями размагничиваете, расслабляете, дезориентируете! И это все потому, что вы выбрали себе в поводыри опасного политического слепца. Советник Паленых экономист и не понимает всей серьезности политической обстановки. Ему всюду мерещатся друзья.

— А вам — враги?

— Не грубите! — взвизгнул Кыртиков. — Надо уметь видеть врагов! Насквозь видеть! А вы их не видите, не замечаете, даже не чуете. Совсем потеряли бдительность. И рухнули в яму!

— Что за «яма»? Куда я рухнул?

— Он даже не подозревает! Вот до чего докатился!

— Да вы конкретно скажите: в чем дело? По существу.

— Будет и по существу. Мы имеем дело с фактами, а не с пустыми «теориями». Отправляйтесь к атташе Позднякову. Он покажет вам кое-что. Может быть, поймете наконец.

— К Позднякову?.. Скажите вначале: в чем дело?

Кыртиков посмотрел на Андрея с откровенной неприязнью и зловеще прошептал:

— Немецкую семью Кампе посещали?

— Да. И что?

— Ступайте! — выкрикнул Кыртиков на самой высокой ноте. — Поздняков вас просветит!

К двери Позднякова Андрей подходил словно к молчащему до поры доту: знал, что из укрытия нацелено на него убойное оружие, а вот какое именно — не знал…

Нажал медную ручку вниз, потянул массивную дверь на себя — она открылась медленно, тяжко, словно была чугунная.

Большая комната с высоким лепным потолком пуста. С потолка свисает желтоватый стеклянный плафон. Черные и бурые корешки папок на стеллажах. На них наклейки с индексами и номерами. Ниже картотечные ящики. Один из них вытянут для работы: в пачке белых картонных формуляров торчит красная закладка.

— Разрешите? — негромко произнес Бугров. В горле у него пересохло.

— Да. Пожалуйста, — откуда-то из-за стеллажей ответил спокойный Гошкин голос.

И тут же появился он сам. Ничуть не удивлен: видимо, уведомил уже Кыртиков по внутреннему телефону. Выражение красивого, чисто выбритого лица вроде бы даже приветливое.

Андрей сделал шаг к столу, за которым оказался Поздняков, сказал глуховато:

— Меня интересует судьба немецкого коммуниста Бруно Райнера. Известно, что перед концом войны он находился в концлагере Заксенхаузен.

Агатовые глаза атташе насмешливо блеснули: «Ишь ты, как сформулировал!» Но Андрей не видел Гошкиных глаз. Он смотрел на его руки с холеными розоватыми пальцами и аккуратно подпиленными ногтями.