Борис Губер - Ровесники - сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 5

Матерый есть колдун на Устье, по всей Гледуни славен, Илья Баляс. Знает отпуска и на волка, и на медведя, и на всякого зверя; наговорить может и питье, и еду, и ружье, и всякую снасть; слова ему ведомы и на присуху, и на отсуху, и на прикос, и на прострел, и на огневицу, и на всякую болесть; икоту бабе, килу мужику умеет посадить и высадить; а также гладит Баляс хорошо — рука у него легкая, от ломоты и от всякой боли в нутре.

Коли, к примеру, рожать бабе — спросят у Баляса камешек наговоренный с банной каменки, положит баба в повойник и боли не знает.

Силен, хитер и зол Баляс: все знают, как килу всадил он секретарю устьинскому за одно слово нечаянное, — вором обозвал колдуна секретарь. Да и назвал-то позаочь, языки донесли. Плюнул тогда Баляс через огород секретарю и вышло с того худо: как стал секретарь через огород перелезать, кила-то и всадилась. Вот какой есть Баляс.

Все боятся Баляса, сыплют в кошель всяку всячину, богато живет колдун, на всю Устью первый хозяин. Поп и то боится — к первому заходит со крестом на празднике.

И задумали на Шуньге вызвать того Баляса, пускай отпуска прочитает на поскотине, зверя отведет. Все сказали согласно: надо наказать Балясу, чтобы ехал неотложно, заплатит ему Шуньга за беспокойство.

Василь Петрович мял в твориле глину, надо было чугунок в печку вмазать, по-городски хотел сделать, с крантиком. Глину брал в берегу, под тайболой, — не простая попалась глина, с золотинками. Разминал в руке затвердевшие комья и все разглядывал те золотиночки.

Пришел к нему тут Аврелыч, по праздничному делу посидеть на крылечке, цыгарку выкурить.

Аврелыч, старый зверобой, ходил прежде в океан покрученником от кемского купца на нерпу, на лысуна, на заеча, — кормщиком долго стоял на старой парусной посудине. От палящих океанских ветров, от стужи, да от черного рому, который привозит на промысла норвежин-браконьер, побурело лицо у Аврелыча, порезали его глубокие кривые борозды. Крепкий, советный мужик — почесть ему завсегда на Шуньге, зря шагу не ступит, слова не выпалит.

А когда говорил, щурил всегда голубые зоркие глаза, мелко дрожали от этого опаленные ресницы, будто уходили глаза в далекий серый дым, посмеивались, подразнивали. Вот и теперь.

Василь Петрович мочил в воде и крепко давил зеленоватый круглый голыш, разминался в руке камень, как сырой обмылок, мылилась от него вода в твориле. И опять подносил к носу Аврелыча:

— Гляди, право, золото!

Смотрели оба на мелкие желтые блесточки и все дергал губой Аврелыч:

— Хым… хым…

Любил хмыкать смешно, да стриженой губой дергал. Звали его оттого понаулично Хмычком.

И теперь вот, когда слушал Василь Петрович горячую речь, хмыкал все:

— Хым… хым…

Был у них спор. Василь Петровичу уж чудились сквозь тайбольную синь дымные фабричные трубы, слышался гомон приискового поселка и тонкий резкий визг лесопилки.

— Кабы золото — на золото кинутся сразу. Чугунку проведут, народу навезут с городу. Тут бы и нашей потеми конец.

— Хым… Чугунку! Тайболу-то тебе просекать на тыщу верст кто станет?

— Ну, на Гледунь пароходы переведут!

— Сперва надо камни сорвать. Хым… А камней-то в русле мно-ого.

— Да, ведь, ежели золото?

— Хым… хым…

Тут подошел к ним Пыжик, принес звезду, что на памятнике стояла, нашел под угором, — разбита в куски. Учинила на празднике пакость чья-то рука.

Так и взвился Василь Петрович с места:

— Сказывай, кто?

Затолокся Пыжик на месте, замолол языком заика, — не язык во рту, а шубный лепень.

— А хто, а хто! Х'оврю, не видел!

Совсем расстроился от этого Василь Петрович:

— Эко, дико племя, дьяволы! Узнать бы, кто! А?

Повертелся Пыжик, засипел опять:

— Я так валю се дело на парней. Любое им, х'оврю, любое дело поозоровать-то. Х'они свернули.

Знал Василь Петрович Пыжика, не дельной мужик, выскакивать завсегда охоч, а без толку.

— Ты видал?

— Не видал, х'оврю, а знаю.

— Знаю! Знал индюк индейку, да и то обознался!

— А я думаю, — сказал Аврелыч, — не старички ли наши накапостили маленько? Ночью в расхожую шумели больно.

— А-а! С этих-то вот станется. Все ругались, что, мол, жидовскую звезду, а не крест поставили. Они, некому боле!

Тут согласился и Пыжик:

— Тоды, х'оврю, может и они.

Пригрозился председатель, поднес кулак Пыжику:

— Дознать бы, который — поводил бы козла за бородищу. Башку отвернуть не жалко!

Как ушел Пыжик, сказал Аврелыч председателю секретно: