Борис Губер - Ровесники - сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 5

Приужахнулась Шуньга, да что поделаешь, ребята были тогда в силе. Постояли старики, посмотрели только, как ползают по снегу спасовы черные таракашки, да с тем и ушли. С тех пор и звали Василь Петровича — богобоец.

Шибко были в силе тогда ребята, никого знать не хотели, расхаживали с тальянкой по деревне:

Стариков не слушали, все дела забрали в свои руки, по своему уму застаивали Гледунь от белых бандитов.

Застоять-то застояли, да только назад не пришли. Пришел домой один — «богобоец» Василь Петрович, чтоб рассказать Шуньге про честно погибших своих брательников.

Как вышли они в разведке на лесной блокгауз, хотели без шуму отбить, подобрались уж под самую стенку, да запутались четверо в невидной проволоке и пристукало их под пулеметом. Еще один на стенке был заколот, двое стенку перескочили и назад не пришли, только один Василь Петрович успел залечь, на опушку отполз.

Он узнал тогда, что в жизни жальче: не отца, не мать потерять, а боевого, верного товарища.

Пять часов вылежал он в лесном сумете, слышал стонущие голоса брательников своих и друзей и не мог притти к ним на помочь.

До утра из-за оледенелой стены блокгауза верещали пулеметы, пули секли ветки над головой, чвакали в сырые еловые стволы, вздымали белый снежный дым, как в злую пургу.

Под утро, чуть засинело в лесу, уполз он назад и не слышал больше зовущих голосов, успокоились брательники на-все. Тогда он сказал первым словом: «Смерть. Смерть за смерть!» А после, как узнал, что Кирика да Митрея спустил живком под лед полковник с котиными усами, прибавил еще: «По десять смертей».

Он был грозный партизан, волком бешеным рыскал по тайболе, враг не раз обмирал при его имени. И дошел он с ружьем своим до самого океанского берега; стала опять Гледунь честной рекой. Тогда прибежал он по крепкому весеннему насту на Шуньгу, закинул лыжи на подволоку, а цельный бердан повесил под матицу.

И память о брательниках хранил крепко. Памятник поставил, — заказывал на Устье точильному мастеру, — сделал, как требовалось, из цельной белой плиты, и звезда сверху. На плите было выведено густой синькой:

Погибли чесно

Сводного Партизанского Отряда

Братья

Скоморохов Сидор

Скоморохов Петр

Двоеродники

Извеков Павел

Извеков Василей

Яругин Федор

Спущены живком под лед

Скоморохов Кирик

Яругин Митрей

Не забудим своих сынов.

Сам поставил памятник Василь Петрович, — хранил память честно. Сам привез камень с Устьи, сам с бабой Марь вытащил на угор, сам место выбрал.

Лучше места на Шуньге нет: на самом высоком угоре, где шумят над обрывом три старых ели, сам вырыл холмик, обложил дерновиной и плиту поставил. Изгладил меж елок скамеюшку: матки старые придут когда о сыновьях пореветь, вроде, как на могилку, — приткнуться есть где.

Вокруг широк простор, Гледунь внизу быстро убегает, и заречная даль чиста, без единого кустышка, вплоть до задней полоски — там опять тайбола. Спокойно всегда шумят елки на высоком ветру, — хорошо у памятника сидеть.

Любил тут один сиживать Василь Петрович, брательников поминать, все думал, когда еще вырастут на Шуньге ребята такие.

Раз смотрел долго, как ребятенки малые у памятника играли, считалки ихние слушал:

— Ана-дуна-бена-рес, кихин-бихин-ехал-бес…

И крикнул на них строго Василь Петрович:

— Брось! Колдуны, что ли?

Подошел, выстроил по-солдатски и долго учил с ними «ряды вздвой».

И еще научил их враз кричать на всю Гледунь:

— Бур-жу-ев не лю-бим!

Колесом покатило без попа веселье по Шуньге. Старики засели по избам, собирались во кружок, пили, угощались до угару, вспоминали время старопрежнее.

А молодежь, подале от стариков, собралась на угоре. Девки вырядились, оболокли по семь юбок, — известно, чем боле на девке юбок, тем невеста богаче, — сидели толстые и важные, за щеку закладывали пахучую лиственичную смолку.

Под густую втору трехрядки, крякавшей на басах, тинькавшей колокольчиками, пели девки невеселые свои перегудки, — не для праздника, да уж какие есть:

Слушали, как переливает в нутре трехрядки жалобный гудочек и опять подхватывали: