Олег Попцов - Без музыки

А сейчас будут восторгаться Кубой… «Скажите что-нибудь по-испански, Максим. Ах, какой язык, какой темперамент! Вы видели Фиделя Кастро?»

Ну и конечно, его рассказы. Рассказами будут восторгаться особо. Рассказы — на десерт.

«Вы ошибаетесь, я не писал никаких рассказов».

«Экий фантазер! — скажут. — Он и в молодости грешил этим».

Как же все случилось? Мне расхотелось видеть гостей, разговаривать с ними.

Эх, Ларин, Ларин! Какой толк искать оправдание? Во всем виноват только я. Забыть можно все или почти все. Нельзя забывать друзей. Это не прощается. Я часто задавал себе вопрос: был ли страх? Нет, страха не было. Усталость. Отчаяние, непролазная усталость, и ничего больше.

— Это ты? — улыбка получилась извиняющейся. На Нине голубое платье. Кто научил ее делать такие прически?

— Надо идти, Максим, нас ждут.

— Разумеется. — Какая маленькая рука! — Никогда бы не подумал, что можно отвыкнуть даже от собственной жены.

— Ну-ну, будет болтать, путешественник. Пошли.

— Да-да, маскарад начинается.

Оказавшись на улице, Максим сообразил, что идти ему некуда. И редакция — единственное место на этой улице, где он при деле и не рискует оказаться человеком навязчивым. Однако возвращаться назад было бы совсем глупо, и он пошел наобум, просто так, лишь бы идти. Шел быстро, изменив своей обычной привычке вглядываться в лица прохожих. Был похож на человека, для которого вопросы «зачем» и «куда» лишены всякого смысла. Вот там за поворотом конец его пути. Там, и нигде больше.

Максим достаточно изучил главного. Редактор конечно же разыскивает его. Максим даже видит, как Шувалов с сожалением кладет трубку: «Не пришел еще. Ну-ну».

На углу торгуют квасом. Две трехкопеечные монетки падают на мокрую жесть беззвучно.

— Вам маленькую?

— Нет, большую, пожалуйста.

Квас кислый. Он потягивает его медленно и сквозь кружечное дно разглядывает улицу. Все как в кривом зеркале. Горбатые «Волги», приплюснутые «Москвичи» и люди великанообразные, неправдоподобно широкие. Все это двигалось прямо на него, внезапно врывалось в стеклянный мир, так же внезапно исчезало.

«Большой разницы нет, — невесело думает Максим, — я тоже из мира кривых зеркал».

— Разрешите?

Он делает шаг в сторону. Рядом с ним останавливается почтальонша. Стоит она в неловкой позе, прихватив рукой тяжелую сумку, из которой торчат газеты, журналы. Другой рукой почтальонша держит кружку с квасом. И не донять, холодный ли квас, а может, ей, наоборот, хочется продлить удовольствие, и она отпивает его малюсенькими глотками. Квас в кружке не убывает, почтальонша дует на волосы, они белесыми кудряшками прилипли к вспотевшему лбу и никак не желают отставать.

Усмехнулся. Навязчивая ассоциация. Письма, почтальоны, курьеры… Будто ничего другого и быть не может.

Тогда тоже был почтальон. Конопатый парень в стоптанных сандалиях. Сунул под нос бланк телеграммы, послюнявил карандаш: «Распишитесь».

Парень завистливо посмотрел на росчерк подписи и даже покраснел от удовольствия: «Клево».

Помахал мне фуражкой и, прыгая через две ступеньки, побежал вниз. А я так и стоял перед открытой дверью, вертел лоскут серой бумаги и никак не мог понять, хорошо это или плохо, что пришла телеграмма:

«Будьте в понедельник, шестнадцать часов, редакции газеты. Чередов».

Я еще подумал тогда: это твой последний шанс. Я не знаю Чередова, но другого выхода нет. Кому-то же надо объяснить случившееся.

Газетная суета оглушила меня. Дом громаден, сер и непривычен. Лифт с лязгом, скрежетом, словно он сдирает нутро шахты, поднял меня на нужный этаж. Коридор — как полированный кий, посланный в дальнее окно. Пахнет лаком. Боюсь поскользнуться. Случайные кивки, рукопожатия (в лицо меня вряд ли кто знал), распахнутые двери по обе стороны узкого коридора, вереница озабоченных, рассеянных, куда-то спешащих людей, — все было рядом, вокруг, около.

— Углов? — переспросила секретарша, не отрывая глаз от газеты.

— Углов, — подтвердил я, не очень понимая, как поступить дальше.

— Валентин Прокопыч вас вызывал?

— В некотором роде, да.

— Ах, в некотором роде. Тогда посидите. Идет летучка.

Сидеть пришлось долго.

Прошел один час, другой. Меня знобило. Я пробовал ходить, чтобы как-то унять волнение, снова садился. Злосчастная летучка все продолжалась. Я успел продумать целую речь: «Мое сообщение не доставит вам радости, уважаемый товарищ Чередов. Вероятно, меня выставят вон. Пусть так. Я не могу больше молчать. Я признателен за внимание, но моя репутация… Впрочем, я оговорился, у меня нет репутации». Так даже лучше. Все разом, и никаких недомолвок. Зачем меня пригласили сюда? Отчитать, высечь публично? А может быть, мне предложат работу? Интересно, как она будет выглядеть, моя работа? После возвращения я был в редакции всего два раза. Анкета, собеседования. Заместитель главного куда-то спешил, слушал вполуха: отлично, молодец. Отдыхай. Ну что ж, у них было время разобраться.