Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— Уходите. Не возвращайтесь.

Пришла весна, пришли ее запахи. На солнце верещала капель, и, подтаивая на краях крыш, лед искрил так сильно, что слепил глаза. Деревья были холодны, и, прикасаясь к ним, можно было почувствовать этот холод. Ничто не изменилось, лишь почки округлились, ухватишь их зубами, и во рту остается сладковатый вяжущий привкус — ожили почки. Запахи обострились. Доски пахли деревом, лед — водой, лошадиный навоз дымился и благоухал перепревшим овсом.

Солнце упиралось в лопатку и непривычно калило спину. Весна.

— Беда, — вздыхает Кеша. — Я до сих пор не знаю ее адреса. Целомудрию нет предела: что подумает мама? Как отнесется к нашему знакомству папа? Есть еще сестра, она тоже человек. Все поставлено под вопрос, все учтено. Никого не интересуют частности: что подумаю об этом я. Странное состояние. Кажется, знаешь себя и вдруг наперекор привычкам, разумному подчиняешься не себе самому, а настроению, порыву. Совершаешь поступок и еще долго недоумеваешь, почему совершил. Вот так и сегодня… Забрел в магазин. Народу… Продавщица — куколка, нос бульбочкой, глаза раскосенькие.

«Вам что, гражданин?»

Удивился вопросу. В самом деле, что? А сзади народ напирает. Не хочешь — заговоришь.

«Чтоб модно и практично», — говорю.

«У нас иначе не бывает. Есть итальянские, есть югославские. Размер?»

«Размер?» — переспросил я, и мне стало скучно. Откуда мне знать, какой у нее размер? Помимо моих рук около прилавка еще рук сто: куда-то тычут, лиц не видно, руки кричат: «Сколько можно возиться с одним человеком!»

Уже себе не принадлежу, кричу вместе со всеми:

«Цвет красный! Размер на ваше усмотрение».

Глаза куколки вспыхнули и погасли: я ей неинтересен.

«Цирк у нас через дорогу, товарищ. А здесь обувной магазин. Следующий!»

И ничего ответить не успел, меня уже мимо прилавка проносит.

Кеша набрасывает на Орфея седло, прилаживает его удобнее.

— Неужели и дальше так будет? — бормочет Кеша. — Я ее всего один раз поцеловал. Скомканно, наспех, но поцеловал. Ты знаешь, что она сказала? «Вы уверены, Кеша, что мне это приятно?» «Я надеюсь», — говорю. В пустоту сказал, не услышала. «Не провожайте меня!» И пошла не оглядываясь. Стою оглушенный. Что делать-то? За ней бежать, прощения просить?

На трамвайной остановке топчется народ. Разговор не ладится.

«Может быть, извиниться? — думаю. — А может, все так и должно быть?»

Уехала, не обронив ни слова, а я остался стоять на остановке. Рядом пьяненький какой-то, все норовит со мной заговорить, бормочет околесицу… Не подхожу. Я человек умеренных страстей.

День ощутимо прибавился. Еще нет шести, а в конюшне уже светло. Скоро появится Серафим, придут плотники. Чинят денник Лотоса. Самого Лотоса нет. Его перевели в изолятор, говорят, простудился. Врач сказал, что Серафим негодяй и лодырь… У Лотоса прохудился пол.

— Не маейное дело ухом пол щупать, — оправдывался Серафим.

Отчего Зайцев свирепел еще больше:

— Поговори у меня!.. Под суд отдам… Третью лошадь губишь, стервец!

— Вы мне делов не шейте, Олег Александрович. Я за тех лошадей не в ответе… Сами сыворотку не проверили, а теперича што? Серафим виноват. Нету такого закона.

Потом будут кормить… Потом прогулка, потом занятия. Отдых, снова занятия, как вчера, позавчера, сегодня.

Орфей тоскливо заржал. Ему ответила Находка. Минутой позже подал голос Казначей.

— Цыц, окаянные! — орет Серафим. Стоит он в другом конце конюшни. Возвращаться Серафиму назад не хочется, потому и орет что есть мочи.

— Скажи мне, мудрая, сильная лошадь, мой добрый волшебник, неужели все случается именно так? Вчера мы могли встретить друг друга на улице и даже не сказать здравствуй, пройти мимо. Я думала — повеса, щеголь, из тех, кто коллекционирует знакомства. Целый вечер он мне морочил голову невероятными историями о своем шефе, владельце собаки по кличке Бонапарт, дачи на реке Истре. У шефа язва желудка. Он болеет за «Спартак» и курит сигареты фабрики «Дукат». Он говорит о ком и о чем угодно, только не о себе. Может быть, он боялся разочаровать меня?.. Ну же, Орфей, скажи мне что-нибудь. Я не выдам. Не веришь?

Голова Орфея повернулась. Его угостили морковью, он готов слушать.

— Может быть, он заболел? Он пропускает второе занятие, — Ада вопрошающе посмотрела на лошадь. — Ты противный молчун, вот ты кто! — Она капризно подобрала губы. — Речь идет о человеке, в конце концов…