— Очень плохо?
— Какое это имеет значение, когда стихотворение пишется в двух экземплярах — для себя и для нее.
— Даже в одном. Для себя. А вы скоро поженитесь? — ни с того ни с сего проявил любопытство Юрий. — Давайте-ка множьте число счастливых пар. Пока в них избытка не ощущается.
— Нам торопиться некуда, — внутренне отгораживаясь, сказала Зоя и, предваряя дальнейшие расспросы, повернула разговор: — У вас как отношения с братом?
— Когда узнал — возненавидел. Потом одумался. Он-то ни при чем.
— Ни он ни при чем, ни она ни при чем. Любовь в молодости не подвластна здравому смыслу. Разве мне не удобнее было влюбиться в Виктора? Нас многое объединяет. И увлечение, и цели…
— С Женей вас еще большее объединяет! — сразу взъерошился Юрий.
— Вы за Женю не беспокойтесь, — обронила Зоя снисходительно. — Он вне конкуренции, а потому вне опасности.
Когда вернулись к столу, Женя рассказывал Хорунжему, какие трудности пришлось преодолеть цеховикам при освоении конвертора и как наконец подошли к счастливому финалу. Рассказывал он с таким подъемом, с такой значительностью, словно это было событие вселенского значения.
И Юрий, который только что был целиком погружен в свои горести, вдруг ожил. Слово по слову — и вот уже, преодолев неприязнь к Хорунжему, он повествует о том, как кипятился отец, стараясь, чтоб испытание фурмы провели именно в их смене, к каким ухищрениям прибегал, добывая для Жени славу первой продувки.
А Зою охватила грусть. Она лишний раз почувствовала, что мир Жениных интересов отличен от ее мира, что он исступленно любит свое дело, и она обречена на постоянную борьбу между семейным долгом и искусством. Невольно вспомнился день, когда она впервые и потому с особой остротой поняла всю сложность их отношений, таких простых и ясных на первый взгляд.
Женя, в ту пору сталевар, повел ее в мартеновский цех. Замысел его был прозрачен донельзя: посмотри, оцени и уступи. Она пошла с чувством внутреннего сопротивления, настроив себя совершенно определенно: ничем не восторгаться, ничему не удивляться.
Самое большое здание, которое ей до сих пор пришлось видеть, был ангар для крупных самолетов. Здание цеха оказалось куда больше. Человек терялся в нем, как килька в пасти кита, и рядом с огромными печами, ковшами, кранами выглядел крохотным и беспомощным. Однако очень скоро она убедилась, что все это громадье смиренно подчиняется разумной воле человека.
Постояв немного против Жениной печи, перешла к соседней и вернулась обратно. Она всегда воспринимала Женю как мягкого, слабохарактерного мальчика — очень уж был он заботлив с ней, осторожен и нежен, — а неожиданно обнаружила взрослого, вполне определившегося человека. Его меланхоличность выглядела в цехе как уверенное спокойствие, осторожность — как трезвый расчет, а мягкость — как уважительность к подчиненным. Держался он ничуть не иначе, чем в обычной обстановке. Ходил спокойно — шагу не прибавит, распоряжался так, будто у него было что-то неладное с горлом, — голоса не повысит. Одному подручному кивнул одобрительно, другому погрозил пальцем, на третьего только взглянул — и этого оказалось достаточно, чтобы тот побежал выполнять одному ему понятное распоряжение.
Даже при ней Женя не стал рисоваться, демонстрировать, сколько напряжения требует от него каждая минута, каким значительным является его труд. Она видела это лишь по озабоченности в глазах, по капелькам пота, выступавшим на лбу, а еще по тому, что временами он совсем забывал о ее присутствии.
Невольно сравнила его с Ефимом Катричем, работавшим на соседней печи. Крупнотелый и крепкий, он выглядел как хозяин и старался вести себя как хозяин. Покрикивал громоподобным басом на подручных, на машинистов, делал нужные и ненужные замечания, вступил в пререкание с мастером — словом, никому не давал покоя. Сгусток энергии, выставленной напоказ.
И вот как раз эта кажущаяся легкость, с какой работал Женя, эта безыскусственность поведения, которая отличала его от других, и позволила Зое оценить высокий класс Жениного мастерства. Разве не так в балете? Чем незаметнее напряжение тела, чем легче движения, чем воздушнее прыжок, тем ближе артист к высотам искусства. Только ошибки, только срывы, особенно такие грубые, как падение, позволяют оценить всю сложность мастерства танцора.
Хотя в тот раз Женя не допустил никакой оплошности, она все же поняла, сколько внутреннего напряжения затрачивает он за рабочую смену, и восхитилась им.
Читать дальше