— Пожалуй, переоценил, — неожиданно признался Гребенщиков. — А если прямее — тут смешалось и то, и другое. И просчет, и расчет. — Придав своему лицу милейшее выражение, доверительно добавил, раскинув руки: — Все мы люди, все человеки…
В приемной Рудаев хотел было сразу же пройти в кабинет к Збандуту, чтобы рассказать об этом разговоре, — чего проще: дверь в дверь, но придержал себя. Роль жалобщика его никак не устраивала, да и жаловаться, по существу, было не на что. Гребенщиков не дал никаких конкретных указаний, которые следовало бы опротестовать, не отменил ничего из того, что намечалось сделать. Ограничился изложением своих соображений по ряду вопросов — и только.
Присев за стол для посетителей, Рудаев тут же написал характеристику на Галагана, которую закончил так:
«Считаю, что элементарного терпения и помощи Галагану будет достаточно, чтобы он прочно стал на ноги и оправдал свое назначение».
Вручив этот документ Ольге Митрофановне, удалился, испытывая злорадное удовлетворение. Пусть попробует Гребенщиков использовать такой вексель против Галагана.
Часом позже, когда Рудаев и Лагутина, лежа на прибрежном песке отдаленного и довольно пустынного пляжа, подводили итоги прожитой недели, Дина Платоновна произвела трезвый анализ дипломатической демагогии Гребенщикова в отношении Галагана.
— Ты напрасно думаешь, что перехитрил его, — сказала она. — Гребенщиков вел беспроигрышную игру и провел ее. Его устраивала любая твоя характеристика на Галагана. Плохая позволяла бы ставить вопрос о его замене, хорошая, какую ты дал, освобождает от двойной ответственности, которую он нес за Галагана, — как за начальника цеха и человека, им самим рекомендованного на этот пост. Теперь эту ответственность ты взвалил на свои плечи. Случись что в цехе — Гребенщиков всегда сможет обвинить тебя в том, что воспрепятствовал замене руководителя.
Рудаев внутренне согласился с ее выводами и отдал должное ее проницательности. Но его мысли в переводе на слова прозвучали как упрек.
— Интересно у тебя получается. Иногда ты смотришь на людей с романтической вышки, а то вдруг вскрываешь скальпелем с беспощадностью анатома. И все это в зависимости от того, как относишься к человеку.
— Странная у тебя манера признавать мою правоту. — Дина Платоновна уставила глаза в небо. — Обязательно надо подгорчить. Ты что, за единообразие метода? Тогда какой тебя больше устраивает? Романтический или анатомический?
— Я предпочитаю скальпель.
— Но ты же первый можешь при этом проиграть.
— Зато у других будет меньше шансов выиграть.
Это было сказано не просто для красного словца, а с намеком на Збандута, и Дине Платоновне стало смешно.
— Ох, Боря, Боря… — Она притворно вздохнула. — Спокойно жизнь твоя текла… Это больше женская черта — видеть опасность там, где ее нет и не может быть.
Небольшая статья в республиканской газете не отличалась красотой стиля, но была достаточно ершистой и жесткой. Наташа написала ее сама, сама и отослала, не обратившись за помощью к Лагутиной, — поняла, что вела себя по меньшей мере нелепо, и испытывала жгучее чувство неловкости. Редакция снабдила заметку пространными и довольно едкими примечаниями, причем не забыла сообщить читателям, что директор «Южгипромеза» (фамилия была почему-то опущена) оштрафован санитарно-эпидемиологическим управлением республики на пятьдесят рублей.
Штрах появился у Збандута раньше, чем можно было его ожидать, — на следующий же день после выхода статьи. Вошел нахохлившийся, строголицый, хотя, впрочем, густые, с седыми колючками брови всегда придавали ему сердитое выражение. Небрежно ткнул руку, что-то глуховато буркнул и попросил отвезти его на аглофабрику.
Пока искали свободную легковую машину, Штрах сидел в кресле у директорского стола и делал вид, что дремлет, хотя это ему не очень удавалось.
Збандут тоже не горел желанием разговаривать со Штрахом, пока тот не полюбуется плодами рук своих. Просматривал почту, разговаривал по телефону, даже успел изложить кому-то свою точку зрения на практику подбора руководителей посредством тестов.
— У нас их чаще подбирают посредством тостов, — не удержался, чтобы не сострить, Штрах и тотчас принялся сетовать на свою судьбу. — Да-а, вот она, наша жизнь, — ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Поломал установившиеся традиции, за которые десятилетиями держались проектные институты, создал новую безаварийную высокопроизводительную фабрику. На одном споткнулся — на очистке газов. И все зачеркнуто. Тут тебе и пресса, и штраф.
Читать дальше