Владимир Попов - И это называется будни

Постепенно глаза Юрия привыкли к полумраку, он стал внимательнее рассматривать задержанных. То, что здесь было достаточно пожилых, его не удивило: мало ли как складываются людские судьбы. Но как попала сюда эта девчонка, которая так уставилась на него? Ведь прехорошенькая. Повстречайся она на «Бродвее» — непременно подошел бы.

Девчонка, казалось, только и ждала его взгляда. Приблизилась, уселась рядом, прижалась крутым боком.

— Давай знакомиться, парень. Зовут меня Консуэллой или просто Эллой. Как хочешь.

— А меня Дормидонтом или просто Дорой, — зло подыграл Юрий.

Девица пожала хрупким плечиком.

— Ну и предки у тебя… Такое имя придумали. Угости сигаретой.

Юрий поколебался. Дать — вроде как завязать знакомство, не дать — неудобно: товарищ по несчастью. Все же отказал.

— У, подонок! — хрипло протянула девица и, выругавшись, отошла.

— Вы-то сами по какому случаю? — спросил Юрий соседа.

— Я у них не первый раз, — беспечно отозвался тот и без всякой просьбы принялся рассказывать о себе. Он физик, доцент. Лет шесть назад начал выпивать. По сто граммов, для аппетита перед обедом. Привык. Стало маловато. Увеличил дозу. Потом захотелось и перед завтраком, и перед ужином, а потом и на сон грядущий, и с утра, натощак. Стал приходить на лекции под градусом. Сначала сходило, затем принялись прорабатывать. Убеждали, грозили и в конце концов выгнали. С того времени уже пошло без удержу. Жена измаялась, да это и понятно: мука мученическая жить с человеком, который всегда пьян, к тому же еще во хмелю буйный. Оскорблял, посуду бил. Жалея ее, ушел из дому. Сам. Вот так и слоняется.

— А живете где? — спросил Юрий, потрясенный бесхитростным рассказом.

— Между небом и землей. Днем отсиживаюсь на скамье в сквере у металлургического института. Там меня все студенты знают. Кому задачку решу, кому по теории растолкую. Так, смотришь, рублик и собрал. А мне рубля хватает. Два стакана портвейна на день достаточно, как достаточно перенасыщенному раствору одного кристаллика, чтобы начался процесс кристаллизации.

— А ночуете?

— Где придется. Летом лучше всего у моря под лодкой. И воздух свежий, полезный, ионами насыщенный, и никакой нечисти нет. А зимой — в сторожке лесного склада. Стакан вина принесешь вот в этой фляге, — доцент достал из заднего кармана плоский флакон из-под коньяка с замусоленной этикеткой, — и скамья у печки тебе обеспечена. Не принесешь — поворчат, но все равно пустят. Жалеют. А потом им же, сторожам, интересно поговорить с образованным собеседником…

Юрий вдруг явственно увидел дно, до которого может довести бутылка, и содрогнулся. Его сосед вызывал смешанное чувство сожаления и омерзения. Грустно и муторно было оттого, что этот способный человек умудрился так низко пасть и довел себя до уровня бродяги без каких-либо причин, просто из слабоволия. Ему безразлично, кто он, где он, что с ним, и пребывание под замком мучительно только потому, что нельзя выпить.

— Вот август для меня урожайное время, — увлекшись своей исповедью, продолжал доцент. — Иду к институту и фланирую среди абитуриентов, жаждущих вступить на стезю науки. — Усмехнулся. — Как у режиссера не хватает одного дня для премьеры, так у них одного дня для подготовки. От желающих проконсультироваться отбою нет. Рублики так и сыплются. Но больше рубля я не беру. Это мой принцип, которому не изменяю. И больше рубля не пропиваю. Остальное — на сберкнижку, про черный день, когда этого самого рубля не будет хватать. Я их планомерно расходую. Стакан утром, стакан вечером… У хронического алкоголика одно огромное преимущество, милый мой человек: чуть-чуть — и готов.

Появился дежурный милиционер, выкрикнул фамилию Юрия.

В дежурке, где толклось немало народу, Юрий увидел отца. Серафим Гаврилович был деловито сдержан.

Выслушав Юрия, стал переминаться с ноги на ногу, потом отвел его в конец коридора.

— Вот что, сын. Дашь слово, что перестанешь зашибать, — буду выпутывать, не дашь — палец о палец де ударю.

За эти немногие часы Юрий много успел пережить и передумать. Урок был достаточно поучительным, но особенно перевернула ему душу судьба доцента. И он с жаром заверил отца, что больше к этому чертову снадобью не прикоснется.

— Скажешь следователю, что был не один, — требовательно проговорил Серафим Гаврилович.

— А с кем? С Наташкой?

— Нет. Она родственница, в счет не идет.

— С кем же?

— С Жаклиной.

— Тю!

— Вот тебе и тю. Нужен свидетель, иначе плохи твои дела.