Леонид Почивалов - Сезон тропических дождей

— Неужели уже сегодня увижу Алену?

Между ее бровей вдруг обозначилась горестная морщинка, которую Антонов, кажется, заметил впервые. Что-то в нем дрогнуло, подумалось, что Алена — незаживающая рана в ее сердце.

Если бы дочь была с ними здесь, в Африке, как настаивал отец, все бы сложилось в их жизни проще. В этом Антонов был уверен. Но мать Ольги, Кира Игнатьевна, не согласилась даже на год домашнего обучения внучки, да еще где-то в Африке — школы при посольстве в Дагосе не было. Чтобы полностью закрепить свои права на внучку, Кира Игнатьевна быстро определила Алену еще и в музыкальную школу, поскольку вдруг открыла в девочке «незаурядное» музыкальное дарование. И этим окончательно пресекла всякие попытки родителей увезти дочку с собой: даже думать об этом нечего, в далекой дикой Африке юное дарование завянет, как цветок. Кроме того, Аленушка — девочка хрупкая, интеллигентная и здоровьем слаба. «Ни в какую Африку ее не пущу! И не мечтайте!» И не пустила. Характером Кира Игнатьевна еще тверже, чем Ольга.

Все было как и прежде. После второй стопки веки у Ольги потяжелели, речь обмякла, она сладко зевнула, прикрыв ладошкой рот.

— Спи!

— Ага! — радостно согласилась она и через минуту уже спала, притулившись к его плечу.

Самолет достиг потолка полета, недавний тревожный вой турбин перешел в спокойный удовлетворенный рокот, в салоне посвежело — хотя внизу и Африка, но за бортом, должно быть, мороз под пятьдесят. Антонов отцепил с крючка у иллюминатора пиджак и прикрыл им голое плечо жены.

Все было так, как в их прошлые перелеты. Но Антонов знал, что это только видимость.

Он подумал, что в Москве, должно быть, проявится все недосказанное, старательно скрываемое в их отношениях, то, в чем они сами себе признаться еще не хотят. Думал он сейчас об этом неминуемом без грусти и отчаяния: чему быть, того не миновать! И чем скорее, тем лучше.

В иллюминаторе был виден огромный матово-серебристый, тускло отсвечивающий на солнце раструб хвостовой турбины. Его темный зев, казалось, всасывал в себя не только воздух, но и время, и расстояние, и все это бесследно исчезало в нем, как в вечности.

Внизу под крылом плыла Африка. Уже не разглядеть ни белых крупинок поселков, ни желтых прожилок дорог — бесконечная серовато-зеленая равнина в густой грубой шкуре джунглей и тяжелая, повисшая над горизонтом дымка — смрадный выдох влажных чащоб и гниющих болот.

Через полтора часа полета, когда турбины всосали в себя еще одну добрую тысячу километров, внизу обозначилась саванна — желтоватое безбрежье, выкрапленное редкими зелеными островками деревьев и кустарников. Тянулась саванна бесконечно долго.

До чего же просторна Африка! И до чего необжита! Неужели человечество когда-нибудь может погибнуть от голода, как это предрекают пессимистически настроенные футурологи? Столько здесь пустующих земель! Но воды нет. На тысячи километров ни озерцо, ни речушка но блеснет живой плотью воды.

Ольга спит уже три часа — не шелохнется. Нос, вдавленный в подушечку кресла, скривился, от уголка рта, рассекая мягкую округлость подбородка, пролегла глубокая складка, лицо во сне размякло, на щеках под загаром проступили красные пятна. Сейчас лицо Ольги кажется постаревшим, некрасивым. Нельзя ей пить. А спиртное употребляет она в последнее время частенько. От тоски, что ли, от безделья или от неудовлетворенности жизнью? От всего вместе!

Антонов поспешно отвел глаза, словно боялся быть застигнутым врасплох и уличенным в бесцеремонном заглядывают в самое интимное — незащищенность спящего лица.

Что Ольга сейчас видит во сне? Москву? Алену? Мать свою, профессорскую вдову, с ее тонкими, в ниточку, всегда капризно поджатыми губами? Или еще кого?

…Сахара наползала на самолет голубовато-желтым маревом, сквозь плотную дымку Антонов с трудом прощупывал глазами на дне пропасти под крылом рябь гривастых барханов — внизу плескался застывшими волнами бесконечный мертвый океан.

Стюардессы разносили по салонам обед. На голубой пластмассовой тарелке уныло покоились останки неизменной полухолодной аэрофлотской курицы.

Он сказал стюардессе, кивнув в сторону Ольги:

— Только для меня! Ее ради этого будить не стоит!

Дорога была долгой, однообразной и утомительной. По пути в Европу самолет дважды садился в больших африканских городах, приходилось выходить, в залах аэропортов тянуть теплую кока-колу, потом вновь втискивать себя в узкие самолетные кресла и пытаться впасть в спасительную дорожную дремоту.