Леонид Почивалов - Сезон тропических дождей

На другой день после случившегося Антонов выступил на совещании посла.

— В Африку наших едет все больше и больше, — говорил он, — и будут лезть в океан в неположенных местах, будут калечиться — к каждому няньку не приставишь. Но то, что в наших силах, мы должны сделать для предупреждения беды. Нужна памятка для приезжих, и вручать ее следует каждому уже на аэродроме. На двух-трех страничках кратко: нрав океана, природные особенности страны, ее история, обычаи жителей, форма обращения с населением.

— Идея стоящая, — подытожил посол. — Такую памятку неплохо бы выпустить для приезжающих не только в Асибию, но и в другие страны Африки.

— У вас, Андрей Владимирович, такой тон, будто это мы виноваты, что человек но доброй воле сломал себе шею, — вставил свое слово советник-посланник Демушкин, которому задиристый тон Антонова пришелся не по душе.

— Да! — подтвердил Антонов. — В этом виноваты и мы!

В ответ Демушкин широко развел руками, как бы выставляя на всеобщее порицание вздорность подобного суждения.

— Вы собираетесь в отпуск, Андрей Владимирович, — примирительно, но со скрытой иронией заметил посол. — Вот и зайдите в Москве в МИД, в Министерство здравоохранения и так же горячо, как сейчас, попробуйте убедить. Идеи выдвигать куда проще, чем воплощать их в жизнь.

После совещания к Антонову подошел Ермек Мусабаев, недавно прибывший в Дагосу новый молодой сотрудник консульского отдела.

— Разрешите мне составить такое пособие? Пусть у нас в консульстве будет хотя бы на машинке отпечатанное.

Ермек рвался к деятельности и обрадовался, когда Антонов его поддержал.

Сейчас, в аэропорту, Ермек вместе с посольским врачом Ильиным сопровождал волейболиста до трапа. Когда посадка была закончена и осталось проститься, Ермек извлек из портфеля букет прекрасных чайных роз и протянул Ольге:

— Чтобы не забывали Африку и… нас, — выпалил он и по-гусарски щипнул ус.

— Спасибо! Какие прекрасные розы! — обрадовалась Ольга и тут же огорченно вздохнула: — Жаль, что в Москву не привезу. Не разрешено цветы…

— Не беда! — жарко сверкнул узкими глазами Ермек. — Важно, что цветы побудут с вами хотя бы несколько минут!

Юный Ермек был великолепен в попытке играть роль светского человека и видавшего виды дипломата. В консульском отделе он оставался на целых два месяца один.

Лайнер опоздал с отлетом на полчаса. Время ожидания в раскаленном корпусе самолета было мучительным. Ольга, еле сдерживая раздражение, с ожесточением обмахивалась газетой, а у Антонова взмокли волосы, будто только вылез из воды, и чувствовал он себя несчастным, словно был виноват в задержке. Когда лайнер, наконец, оторвал колеса от взлетной полосы и с радостным воем ринулся к свободе прохладного неба, Ольга успокоилась, облегченно откинула голову на спинку кресла, умиротворенно улыбнулась и спросила сама себя:

— Неужели летим?

Теперь она была преисполнена ощущением свободы, великодушна и добра. Дотронулась похолодевшими пальцами до руки мужа, лежащей рядом на подлокотнике кресла:

— Представляешь? На целых два месяца ты избавлен от своей консульской возни.

И что было уж совсем неожиданным, достала из сумочки носовой платок и провела им по вспотевшему лбу мужа, погрузив его лицо в нежный аромат французских духов.

Антонов сидел в кресле у иллюминатора — Ольга всегда охотно уступала ему это место. Летать на самолетах она панически боялась, особенно пугал полет над Сахарой. Чтобы притупить страх, запасалась в дорогу бутылкой коньяка и двумя рюмками — для себя и мужа.

Уже через несколько минут после первой рюмки становилась радостно возбужденной, разговорчивой, смелела, отваживаясь даже заглядывать в иллюминатор: не так уж страшна эта самая Сахара!

Так было и в этот раз. Набирая высоту, лайнер проходил разные по плотности пласты воздуха, турбины, меняя режим, тревожно, на разные тона подвывали — казалось, самолет напрягает последние силы, чтобы забраться на нужную ему невидимую поднебесную вершину, вот-вот силы эти иссякнут, и он рухнет в синевато-зеленую бездну, которая разверзалась под ним. Лицо Ольги стало несчастным, глаза блуждали.

— Можно? — спросила она.

Антонову пить не хотелось, но он побоялся отказом унизить жену, которая стыдится своей слабости.

— Чуток.

Согревая пальцами мельхиоровую стопку с коньяком, Ольга скосила застывшие посветлевшие глаза сперва к иллюминатору, потом взгляд ее, нерешительно пошарив по потолку, уперся в белую выпуклость плафона. Осторожно, как бы затаенно, улыбнулась: