Петр Демин - Марево

Салов раскланивается и сворачивает с дороги в сторону бахчей. Арбузы лежат, блестя на солнце, ровно натертые маслом яйца на пасху. Салов, вынув шашку, пытается ею рассечь один… Шашка иной раз врезается в самую середину, и арбуз разлетается бомбой, иной — срезает лишь верх и не понять, спелый ли…

Работая шашкой, Салов отъезжает от дороги…

В тени шалаша сидит дед. Сегодня он один — Васька ушел с утра, обещался вернуться к вечеру. Сегодня дед сердитый, вчера Кудляжий удрал. Не любит старик, когда собаки пропадают. Жаль. Собака не человек, зря не убежит. А тут, как-раз время сторожить. Без собаки разве можно?

Дед всматривается вдаль — степь, что ладонь, на десятки верст видно — ровно верховой сюда поворачивает. Дед из опасения берет старую двустволку.

«Вон, не слезая с лошади, на ходу ударил по арбузу шашкой! Ему озорство, а ты смотри! ох, уж эти повадки дармоедские…» Еще опускается шашка по арбузу — портит все. У деда от злобы даже дыхание прервалось. «Как же это? трудовое осенью-то? весну корпил, летом сторожил, а он мигом изгадил. А! всматривается дед — да это пиявка зловредная до бахчи добралась! Порядком уж наслышался, только здесь шалишь…»

И дед, едва прицелясь, разряжает сразу оба ствола.

Дым стелется, опускаясь на траву. Выстрел отозвался в стороне кургана и встревожил пару диких голубей.

Минут через пять, дед снимает с лошади седло, оголовье и, кряхтя, относит в шалаш — пригодятся. Затем, вывел лошадь на дорогу, хлестнул бечевой: хозяйский конь дорогу к дому найдет. Вернувшись на бахчу, нагнулся над чем-то. Потом, невнятно бубня себе под нос, поволок что-то по земле к шалашу…

Тоня, выслушав рассказ Веры о налете, расплакалась, громко, навзрыд, точно стараясь выкинуть из груди сдавившее сердце. Уложив Веру, вышла из ворот и попятилась обратно — у самого плетня Василий топчется.

— Зачем пришел? поймают…

— За тобой… чего давно не шла.

Опустила голову.

— Эх, дура, как есть, дура. Чего теперь супенешься? За тобой, Тоня, вечор зайду.

— Сейчас куда?

— Крещеному везде место найдется… Да ты не бойся, что здесь, что бахча, все едино.

Одергивая рубаху, пошел. На перекрестке обогнал солдатку с ведром. Потом остановился, дождался и вместе вошли в ее мазанку. Тоня похолодела вся… Вечером же, идя на бахчу, долго выговаривала.

Василий шел, молча, опустив голову. Наконец, с чувством плюнул:

— Жалишься, жалишься, а чего сама не знаешь? Ну, убыло от меня? объели что-ли?

Когда пробирались стороной, окликнул дед, сидевший как всегда, у костра. Василий подошел. Дед долго рассказывал ему, тыча в темноту длинной от костра рукой. Потом Василий снова повел к шалашу, щекоча лицо своей непослушной копной нечесанных волос…

Утром проснулась — было радостно, легко от солнца, пробравшегося в темь шалаша через все щелки. Воздух весь прозрачно-золотой… рядом, смотря наверх, лежал Василий. Повернувшись к нему, Тоня увидела совсем рядом чью-то спину. Порывисто села, обдергивая загнувшиеся рукава.

— Чего испугалась?

— Почему не сказал. Не хорошо, чужой… стыда в тебе нет.

— Э, то дохлый.

— Что?!

— Битый. Чего трусишься? Его вчера дед кончил. Больно разобиделся, что кавуны гадил. С тобой, вот, забыл, что падаль зарыть надо.

Говоря, повернул труп. Тоня узнала Салова.

— Пойдем… боюсь здесь.

— Чего, чего… вон, грех, из головы совсем, с вечера забыл. То бы одним счетом…

На станции Гайворово оживление: из города пожаловали в двух товарных вагонах и платформе с низкими двойными стенками, набитыми мешками с песком. В вагонах идет работа, т.-е. допрос. В тени среднего на качающемся табурете сидит Корнуев. Собственно, он и привез эти вагоны из уездного.

Вечереет. Отдельные фигурки рассыпались по путям. Ходили по курицам, еще выдергивали в огородах недоспелую свеклу.

На качающемся табурете все еще сидит машинист. Говорит с Верой. Та пришла давно, долго спорила с приезжими:

— За них ручаюсь. Старик, видели, калека-паралитик…

— Посудите сами, осиное гнездо.

— Ну, вас, в другом месте ищите…

Из вагона выглядывает Шильдер и кивает Вере, стараясь обратить на себя ее внимание. Его задержали, как приехали. Но Вера через очки не видит.

В ночь доставили товарищей Салова и Клавдию Петровну. Они сразу во всем повинились. При допросе в ответах забегали вперед.

В местечке не спали. Еще бы, даже Марфа Кирилловна расхрабрилась, а с утра порядком струсила, когда безрукого повели к вагонам.