Сергей Снегов: Мой друг Андрей Кожевников

– Он, конечно, суров и жесток, но вы же его старый товарищ...

– Повторяю – нет! Прежде всего, он перешел со мной на «вы» и подчеркнул, что так будет впредь. И во-вторых, он сказал мне: «Я сделал все, что мог, теперь в лагере будут страшиться обижать вас. Надеюсь, вам не придется обращаться еще раз за содействием!» Это не намек, а ясное указание на обстановку. Я понял его точно, как он хотел. И никогда больше не буду ему звонить. – Кожевников помолчал и добавил: – Было еще одно важное обстоятельство в наших отношениях, но о нем как-нибудь в другой раз.

Все совершилось, как Кожевников спланировал. Никто его не обижал, блатные даже обходили, памятуя о властительном покровителе. И одежду он продал – естественно, без большого прибытка, львиная доля досталась посредникам. И деловые функции разыскал себе в цехе – Тимофей Кольцов в электролизе разбирался, но как производственник, а Кожевников быстро проник в физико-химию процесса.

Свободное от дела время он проводил в моей комнате, не мешая мне производить измерения, – непрерывно кипятил воду и заваривал крепчайший «получифирный» чай. До знакомства с ним я и не подозревал, что можно так много поглощать жидкости и так – почти до приторности – сдабривать ее сахаром.

Однажды я напомнил ему, что какие-то тайные обстоятельства вмешивались в его отношения со Зверевым, – мне хотелось бы узнать, что они собой представляли.

– Ах, это! – сказал он. – Знаете, будет очень длинный рассказ.

– Я примирюсь с любой длиной, – ответил я. – До освобождения еще много лет, надо заполнить это время интересными разговорами.

Рассказ его получился не только интересным, но и клочковатым. Кожевников растекался мыслию по древу, прерывал повествование, когда вызывали в цех, вновь приходил и, не торопясь, вновь живописал историю последних лет жизни. Я постараюсь передать его рассказ своими словами.

Сразу по окончании института Кожевникова послали налаживать цветную металлургию в Монголии. О минералогических и рудных богатствах этой страны имели тогда преувеличенные представления. После продолжительного скитания по Северной Монголии – роскошная одежда привезена из тех поездок – он осел в южном Забайкалье директором Джидинского вольфрамового комбината. Комбинат, не такой уж большой, но немаловажный, помог ликвидировать в стране голод на нужный металл. В предвоенном году подошло время уходить в отпуск. Он прилетел в Ленинград на родную квартиру, познакомился с интересной женщиной, накупил ей подарков, сделал предложение, получил согласие – и с головой погрузился в предсвадебные хлопоты. И тут его срочно вызывают в Москву к одному из заместителей Берия. Заместитель информирует, что на севере страны возводится огромный медно-никелевый комбинат. Заключенных туда навезено – тьма, а настоящих специалистов по цветным металлам – нехватка. И вежливо интересуется:

– Не хотели бы вы, товарищ Кожевников, полететь в Норильск главным инженером комбината?

– Ни в коем случае! – ответил Кожевников. – У меня на очереди устройство семьи. На этой неделе свадьба.

– Свадьбу можно устроить в Норильске. Нужную праздничную обстановку создадим, можете не сомневаться.

– Да почему такая срочность? – возмутился Кожевников. – Не хочу я никакого Заполярья! Неужели на мне клином сошелся весь ваш производственный мир?

– Клиньев нет, – терпеливо разъяснил заместитель. – Мы недавно послали в Норильск вашего однокашника Владимира Степановича Зверева, он туда прилетел начальником правительственной комиссии, обследовавшей комбинат. Его вывод – без знающего и властного главного инженера комбинату трудно. Тут вы приезжаете в отпуск. Общее мнение – лучше кандидатуры не найти. Так что надеемся на ваше согласие.

– Согласия моего не будет! – отрубил Кожевников.

– Очень жаль, – подвел итоги заместитель наркома.

– Будем искать другие варианты, раз отвергаете предложенную вам должность.

Кожевников воротился в Ленинград. В ночь перед свадьбой за ним пришли. И потянулась долгая тюремная хлопотня – меняли тюрьмы, меняли следователей, выбивая вину в масштабе заранее запланированного преступления. Кожевников изведал и ласковые уговоры, и несусветную брань, и рукоприкладство, и стояние навытяжку под неугасимым огнем двухсотваттной лампочки. Он изнемог и понял, что предписанной свыше судьбы не отвести. Сказал – пишите, черт с вами – и подмахнул признание, что вредитель и антисоветчик, только шпионаж отверг, были и такие попытки. По твердому чекистскому соображению – раз побывал за границей, стал враждебным агентом.