Фёдор Сологуб - Пересвет. Литературный сборник. № 1

— Нишкни, мой милый, нишкни!

Ребенок смолк и вдруг, будто разобиделся — заревел сильнее.

— Да что же я тебе, пащенку, дам? На… Молчи!

Теперь баба сердито совала ребенку в рот грудь.

Она склонилась еще ниже и, вскрикнув, разом выпрямилась.

— А, чтоб тебя разорвало!

Высоко вздымая руку, она начала остервенело бить по узлу. Ребенок зашелся от крика.

— Эй, девага, за что ты его? — крикнул Лука.

Баба обернулась. Лицо кривое от злобы, зеленое.

— Как же не бить то? За титьку типнул. Мочи моей нет с ним…

Она заплакала жалобно, сама, как обиженный ребенок.

— Ни день, ни ночь не спит, есть хочет, а чего я ему дам? Нет у меня молока. Нет. Господи, прибери Ты его от меня! Мучение только одно…

Ребенок надсаживался от крика. Баба развернула его, положила прямо на песок: и ребенок — в рубашонке — зашевелился, поднимая дрожащие тоненькие ручки и ножки, будто жучек, брошенный на спину. Баба сидела, наклонившись над ним, плача. Лука зашмыгал носом, забормотал:

— Эх, горе, горе…

А ребенок плачет и хрипит. И баба плачет. Пряди темных волос выбились из под серого ситцевого платка, и делали ее похожей на ведьму.

Солнце передвинулось к горам. Сейчас заденет их вершины. Волга покраснела. Кузьмич подумал:

— Вот сейчас, сейчас…

И разом дрогнул. Озноб захватил его, трепанул. Глаза засветились. Мысли яростно помчались. И в ознобе он с ненавистью думал о мужиках.

— У-а, у-а, у-а!..

Баба на вытянутых руках качает ребенка, ходит вдоль обрыва.

Кузьмич в дреме закрыл глаза.

— Ай! — крикнул кто резко.

— Бросила! Ребенка в воду бросила…

Кузьмич вскочил, будто подброшенный, забыв хворь. Баба все у обрыва. Руки пусты. Кузьмич подбежал к самому краю, готовый прыгнуть в воду. Но на воде гладь — ни кругов, ни пузырей.

— Где он? Куда ты его…

Баба как столб. По берегу бегут. Подошел мужик высокий, с кнутом. Немного согнулся, глаза полны злобы, и сказал вполголоса:

— Ты эт-то что сделала, сука?.. А?..

И, взмахнув, вдруг ударил кнутом бабу по голове Ж-жик!.. Та не пошевельнулась.

— Ты это что сделала?

И опять: Ж-жик! У бабы задрожало лицо. Она выпрямилась и закричала истерично.

— Истиранил он меня. Житья нет…

Около Кузьмича молодой черный мужик кричал:

— Бейте ее суку! Народила, так и топить? Бейте ее!

Все кругом кричали. Злобно кривились лица, тряслись лохматые головы, открывались грязные западни ртов. Бабы тоскливо взвизгивали.

А та стояла, равнодушно опустив голову.

— Утопить ее!

Она клонилась все ниже, ниже, и как подрезанная, упала на землю и завыла дико источным голосом:

— О-о-о, батюшки! Убейте вы меня Христа ради. Сыночек мой, Олешенька.

У Кузьмича ослабели ноги. По воде, вдоль берега, прямо на толпу шла Белая Дева.

Ночь. Запах костров. «A-а, топить ребенка? Дикари!» Кузьмич теперь думал о них раздраженно. Измученный лихорадкой, обессиленный, он ненавидел их.

«Слава отца, во имя Отца. Слава отца, во имя Отца.»

Это Лука шепчет. У, черт его!..

Пошептал, покрестился. На восток. Обязательно на восток. Его Бог на востоке. И пошел куда то…

— Вот он, это лучший из мужиков, он иной молитвы не знает, как бессмысленная: «Слава Отца»…

Кузьмич сжал кулаки. Прилег плотнее к земле.

— Подожди, а может быть иной молитвы и не надо? Все — слава Отца небесного! Все во имя Его… «И страдания?» Да, и страдания.

— Русский народ — Бог. Он восходит на крест, как сам Бог восходил когда то. «Да минует меня чаша сия?» Нет, не минует. Вкуси. Вкуси, чтобы воссиять во славе вечной, светлой… Ибо только страдания — путь к прекрасной жизни.

— А лошади то с выхлеснутыми глазами, а руготня то, а драка то, а ребенок то, брошенный в воду, а черствость то? Ха… Бог. Какой это Бог? Это гнус, отребье. И Русский народ — это толпа бродяг без родины и Бога. Он гибнет, тонет, и пусть! И слава Творцу! Мало этого: нужно бы в поганой луже утопить народушко этот, чтоб не попахивало им.

— Подожди, подожди, подожди, подожди!.. Нет, нет, нет, нет, нет, нет! А слезы то? А мальчик то с беленькими волосиками, схороненный под холмом?.. Степь там широка, и никто никогда не найдет этой могилки. А помнишь, мертвый то в степи? Всяк пройдет — положит деньгу — от сердца. И «нищему дай»! Это ли не завет русский? И детская вера во все. Во все! Он во все поверит. Вера — основа его жизни, весь свет его души. А вера — миры спасает. Слава Тебе, Всеверующий! За веру Твою простятся все грехи Твои.

— Не-ет, стой! Как все понять? Как понять Тебя, Великий и Бессмысленный, Святой и Подлый Народ?.. Благословлять или проклинать Тебя на всех путях Твоих?.. О, как мучительно!..