Фёдор Сологуб - Пересвет. Литературный сборник. № 1

Опять, склонив головку, внимательным ухом следит Мариетта за дрожащим звуком струны. Влажен одинокий глаз Пиппо, и на опухшем лице его странная улыбка. Он также слушает гитару, и публика, за полчаса перед тем смеявшаяся его песням и ужимкам, застыла в немом и почтительном внимании. Ему не апплодируют. Щедро кладут экономные итальянцы, еще щедрее иностранные гости медь и никель на истертую тарелочку Мариетты.

— Buona notte, signori, e buon riposo a tutti. Всем доброй ночи — и сладко почивать!

Время от времени из кладовой появлялась коллекция чемоданов и подвергалась осмотру. Соблазнительно было взять только один, маленький плоский чемоданчик, подкинув к нему походную сумку и несессер… Но книги! Но бумага! Но лишняя перемена белья! Едешь на день — бери хлеба на неделю! И малый чемодан лез обратно в кладовую, а большой еще больше распухал, пыхтя под тугими ремнями. И такой же кругленький, надутый, пыхтящий паровоз увозил меня из Рима, редко — надолго, часто — далеко, никогда — на родину. Кроме нея, все другие страны были, в ту пору, гостеприимно открыты и приветливы.

И вот однажды, вернувшись из какой-то дальней прогулки, не то из Парижа, не то с Балкан, — где иные песни звучали, — я, как всегда, с первым приветом направился в «Исчезнувший Рим» («Roma Sparita») сэра Анджело.

Сколько новостей! Розина, наконец, замужем. Когда сор Микэле надумает прокатиться за город по дешевому тарифу на хорошем извозчике, достаточно предупредить накануне или в тот же день, но пораньше утром. Муж Розины имеет хотя и простой, но новенький — с иголочки — экипаж. Есть пара лошадей, — приданое Розины. Каков из себя муж Розины? Хе-хе! Да вот он сидит за угловым столиком. Vieni qua, Adolfo! Познакомьтесь, сор Микале! А Розины здесь нет, она теперь домоседка — дома хозяйничает.

Ну, а в остальном все по-старому, за три месяца без особых перемен. Вот еще новость: немецкая статья в рамке. Это, сор Микэле, вроде как бы реклама. Если вспомните, бывал тут, в «Roma Sparita», молодой художник с длинными волосами, немец. Теперь он уехал совсем в Германию. Так вот это его статья о римском кабачке «Roma Sparita». Теперь в Берлине всякий читал. И в книге Баха также значится на особой странице. А к книге написал предисловие сам Габриэле д'Аннунцио.

За стаканом горячего zabaione, с глубоким и радостным удовлетворением вернувшегося домой путешественника, слушаю солидную болтовню толстого padrone, волосы которого быстро седеют, а глаза всегда молоды и простодушны.

— Ну, а Пиппо поет по-прежнему?

— Пиппо? Э, нет! Пиппо больше не поет!

— Почему же?

— Потому что Пиппо умер, сор Микэле. И не говорите, такое горе, такое горе!

— Как, маэстро умер? Как же так?

— Умер, простудился и addio! Ну, конечно, и ослабел от вина. Вина он пил слишком много, синьор Микеле; а Пиппо был уже не молод.

— А девочка? Мариетта?

— Она бывает почти каждодневно. Приходит с другим. Тем и семью кормит. Пиппо, старый бродяга, не сумел скопить семье ни гроша. Мариетта едва его схоронила — и пошла опять бродить по кабачкам. Но доходы не те! Так, дают иные, зная об ее сиротстве….

— А с кем же ходит девочка?

— Какой-то родственник, тоже гитарист.

— Он певец?

— Нет. Теперь поет сама Мария. Но разве это голос, сор Микэле! У Пиппо был голос, и было сердце артиста. А Мария… как все. И мандолина не выручает. Без отца ей нет ходу. А Пиппо, бедняга, умер. Двадцать лет без малого я знал его, сор Микэле. И все двадцать лет он пел и пил, как настоящий маэстро своего дела.

На следующий день к вечернему обеду пришла в кабачек Мариеттина. В черном платье. Похудела девушка. Видно — трудно ей. Ее спутник — простой, робкий человек, в пиджачке, серьезный гитарист, но без огня и без увлечения.

— Чья это гитара?

— Папы. Он завещал ее синьору Федерико.

— А твой братишка, Мария?

— Он дома с мамой.

— Мама работает?

— Она стирает белье синьорам. Но платят плохо.

— Значит теперь ты кормишь семью?

— Я помогаю. Но и нам дают не много. Гораздо хуже прежнего.

— Ты очень жалеешь папу?

— Он был такой добрый…. — Era cosi buono, povero papá.

— Одного я не рассказал про маэстро Пиппо. Он был не только удивительный певец, но и умница, и очень чуткий человек. Помню, как в Риме гостили русские экскурсанты-учителя. Свыше трех тысяч проехало их за шесть лет, и Пиппо неизменно пел им по вечерам.

Однажды мы справляли прощальный вечер: утром группа уезжала во Флоренцию. Пели хором, говорили речи, разводили гражданскую грусть интеллигентскими слезками.