Лев Ющенко - Дом над рекой

— Плохо ей?

— Да нет, я о другом, — нетерпеливо ответил Тихонов. — Послушай, Коля, ты чего-нибудь слышал? — Он вытащил из-за пазухи сверток чертежей и нагнулся к оконцу. — Ну что там у них случилось, почему не взорвали? Опять из-за этих бумажек? — Инженер тревожно зашелестел кальками.

И Зойка знала, что уже кончились те бездумные, тихие и по-своему счастливые минуты, когда можно было просто лежать в теплом полумраке зимовья и не двигаться и ни о чем не думать. Эти минуты кончились.

Махоркин нарезал хлеб и сало маленькими кусочками и снял с огня котелок с кипятком.

— Подожди, дай сюда воду, — хмуро сказал инженер, швырнув на стол кальки. Стянув с себя клетчатую ковбойку, он снял майку и, голый по пояс, разорвал ее на полосы. Потом сбросил с Зойкиных ног ватник, плеснул на ладонь воды из котелка и стал отмачивать присохшие лоскутья шелковой косынки.

— Больно? — спросил он.

— Немного больно, — она прикусила губу.

Поднявшись на локте, она увидела синеватую глянцевую кожу своих ног.

— Плохо мое дело, — сказала она.

Тихонов рассердился:

— Лежите и не болтайте!

Она откинулась и закрыла глаза:

— Из вас выйдет первоклассная няня.

— Еще бы — такое дитя на руках, — буркнул он.

Нагрев у печурки кусочек сала, он смазал жиром воспаленную кожу. Ей стало легче, боль утихала. Тихонов обмотал лодыжки самодельными бинтами и прикрыл ноги ватником.

— Спасибо, Тихонов.

— До свадьбы заживет. Скоро у вас свадьба?

Она отвернулась:

— Не знаю.

— Меня хоть пригласите, — сказал он жестковато и стал надевать ковбойку.

Она ничего не ответила.

— Не сердитесь, Зоя, — сказал он мягче.

— Что на вас сердиться, Тихонов, — устало сказала она. — Ведь вы ничего не знаете.

Она замолчала, а он немного растерянно посмотрел на ее запавшие щеки и худенькие девичьи плечи в красной шерстяной кофточке. Хотел что-то сказать, но не решился.

Потом они втроем съели по кусочку сала и черствого хлеба, посыпанного серой солью, и выпили горячей воды без привкуса талого снега. Но и еда не радовала, не снимала заботы — что делать дальше?

Зойка уснула. А когда она проснулась, в зимовье никого не было, печурка догорала, сквозь зеленоватое оконце пробивался солнечный свет.

За дверью у порога негромко разговаривали мужчины.

— По карте тут километров пятнадцать, — сказал пилот. — Вот, у озера, наше зимовье. А вот Ключевой. День ходьбы.

После томительной паузы она услышала голос Тихонова:

— А как же с ней?

Зойка затаила дыхание. Но за дверью было тихо, звенела капель. Потом Махоркин спросил:

— Вообще-то, она как?

— Пока держится.

— Девка стоящая.

— Да, другая бы на ее месте…

Опять они молчали, шелестели бумагами.

— Взорвали бы, и все ясно! — со злостью сказал инженер. — Гадай теперь, что у них там стряслось: взрыв отложили или решили принять наш проект.

— Но все документы у тебя.

— Проект в главных чертах им известен. Дело там несложное, давно бы надо было утвердить. А новые расчеты можно сделать за две недели. Нажать — за неделю. Лучше потерять сейчас неделю и выиграть потом месяца два. Дорога в Ключевой вот как нужна!

Пилот сказал вполголоса:

— Мы за сутки бы добрались, это точно. Правда, силенок уже маловато, я совсем выдохся.

— Мы бы с тобой добрались. А она?.. На троих один кусок хлеба.

И опять за дверью томились, молчали.

А Зойка лежала и смотрела в закопченный потолок зимовья. Наконец, вздохнув, она осторожно опустила на пол забинтованные ноги. Ничего, стоять можно. Можно и ходить, хотя и шатает от голода.

Она подбросила в печурку дров и поставила котелок с водой.

За дверью услышали, что она бродит по избушке, и притихли. Сидели и ждали, когда она управится со своими делами и позовет.

Расчесывая перед зеркальцем волосы, она с любопытством оглядывала зимовье.

Под низким потолком висела старая «летучая мышь» с треснувшим стеклом. Из щели в бревне торчал голубой конвертик бритвенного лезвия «Матадор», на котором был нарисован человек со шпагой. В углу под нарами лежало рваное кавалерийское седло, на окошке — разбитая радиолампа и высохшая заячья шкурка.

Много людей прошло через таежную избушку. И каждый оставил в ней свой след: кто «летучую мышь» с закопченным стеклом, кто свой старый полушубок, кто голубые конвертики с испанскими матадорами.

И Зойка с грустью дотрагивалась до этих вещей, напомнивших ей о ярком и шумном человеческом мире где-то за этими бревенчатыми стенами — о мире радиоламп, книг, телевидения, высоких зданий, аэродромов, асфальтированных мостовых и чистых постелей, о мире, так не похожем на все то, что она переживала здесь в эти минуты.