Лев Ющенко - Дом над рекой

Вася, шумный, веселый, уже возбужденный близкой выпивкой и вечеринкой, мельком взглянул на Баженова и, кажется, тут же о нем забыл, — не узнал в нем того человека, который однажды, при Тоне, давал ему огонька от своей зажигалки. Баженов стоял, как случайный знакомый, и слушал их разговор.

— Ну, Антонина, едем? Он нужный мужик, со своими колесами.

— Не знаю, мне все равно.

— Очень нужный мужик.

— Как хочешь, Вася.

— Ладно, едем, — сказал он и сразу пошел к машине.

Но Тоня чуть задержалась: не то еще не решила, ехать ей или нет, не то чего-то ждала от Баженова; и, лишь помедлив, кивнула ему:

— Прощай, Дима.

— Тебе позвонить?

— Как хочешь, мне все равно. — Она сказала это тем же бесцветным голосом и теми же пустыми словами, что и в разговоре с Васей.

И, только уже уходя и все же не выдержав, вдруг обернулась:

— Вспоминай меня иногда.

Кажется, Вася это услышал и, уходя с ней, спросил, кто, мол, тот парень. Она пожала плечами и что-то ответила: мол, не все ли равно, ну, случайный знакомый. Она явно сказала неправду, явно лгала, а ведь раньше в ней этого не было. В ней, кажется, многое изменилось.

Она исчезла в машине и, вновь появившись, уже за стеклом, опять обернулась и, казалось Баженову, смотрела, пока не растаяла вместе с машиной в туманной мгле улицы…

И все же, как она ни изменилась, она сказала ему на прощание: «Вспоминай меня иногда». И неделю спустя, в последний день старого года, Баженов решил, что может ей позвонить и поздравить с наступающим праздником.

С этой мыслью, полный надежд, он утром пришел на работу. В старом, тесном домишке конторы происходила всеобщая суета, вынос всяческой мебели и разных бумаг. Дом был закончен, план выполнен, и контора переезжала на новую стройплощадку.

Войдя к себе в комнатушку и не застав там уже ни своего стола, ни стула, ни телефона, Баженов ходил в этой праздничной сутолоке, выслушивая поздравления и рассеянно улыбаясь, пока не нашел в коридоре, на подоконнике, единственный действующий телефон.

По коридору таскали мебель, стоял шум, но ему это не помешало, он хотел только узнать, на дежурстве ли Тоня. Он набрал номер клиники, узнал, что Тоня дежурит, и, чтобы в том окончательно убедиться и потом позвонить ей наверняка, попросил ее к телефону. Минуту спустя она подошла.

— Алло, я слушаю.

Не ответив, он вслушался в ее голос: что было в нем — безразличие или надежда?

— Алло, — повторила она и, отвернувшись, у кого-то спросила: — Ты не знаешь, кто мне звонил?

«Мужчина какой-то», — донеслось до Баженова.

«Отец, может быть?»

«Нет, голос был молодой».

Тогда Тоня спросила:

— Вася — ты?

Баженов молчал.

— Вася! Какой-то шум! Перезвони, я не слышу.

«Не беспокойся, позвонит», — сказал кто-то со смехом.

Слушать дальше Баженов не стал, бросил трубку и отошел. Значит, все-таки Вася. Ей и в голову не пришло спросить: «Дима — ты?» Тогда бы и он не промолчал.

К счастью, думать об этом и мучить себя у него уже не было времени. Зазвонил телефон, и пришлось ехать в трест, заседать, принимать поздравления, а потом — на новую стройплощадку. И всюду были друзья, сослуживцы и, разумеется, легкие и веселые проводы старого года. Друзья ему скучать не давали.

Когда же под вечер он все же сломал, смял, сокрушил свое самолюбие и опять позвонил Тоне, она к телефону не подошла: ее уже не было в клинике.

Хмельной, одинокий, угрюмый он вечером ехал домой. Около дома, у его подъезда, стоял знакомый «Москвич», припорошенный снежком, и он вспомнил, что сестра собиралась привезти им Ванюшу. Сама она в эту ночь вместе с мужем хотела повеселиться не дома, а в какой-то компании.

Войдя к себе в прихожую, еще не раздевшись, Баженов сразу стал разбирать пачку пестрых новогодних открыток, которые лежали под зеркалом. Нет, Тоня ему ничего не пожелала, ни худа, ни добра, будто он для нее на этом свете уже не существовал.

Из комнаты донесся голос сестры:

— Дима! Иди к нам на елку. Иди скорей! Мы тебя ждем.

— Иду, — ответил Баженов. И, раздеваясь, всеми силами заставлял себя думать только о том, как хорошо ему дома, где его ждут и где празднично пахнет морозом и хвоей и еще чем-то вкусным и лакомым, будто в детстве.

Он вошел в комнату, и его все встретили с радостью: мать, отец, Люся и даже маленький Ванечка, который бегал и прыгал под елкой, щедро наряженной для него. Эту елку, пушистую, статную, отец лишь вчера привез из командировки, из далеких северных лесов. Он пробыл там почти месяц и теперь, похудевший, с обветренным, темным лицом, в белой нарядной рубашке, улыбаясь и радуясь, сидел за домашним новогодним столом.