Валерий Осипов - Разрушение храма

Судьба привела меня из Якутии в этот город на берегу Средиземного моря. Судьба решила дать мне здесь бой.

И вот шум сражения позади, искромсаны клинки, сломаны копья…

Я выиграл свой бой тогда в Якутии, полтора года назад.

А здесь?

Выиграл ли я свой бой здесь, на берегу Средиземного моря, в этом белом городе с розовыми набережными в грустных ресницах фиолетовых пальм?

Свой следующий после победы в Якутии бой?

Рим. Пятнадцать часов по среднеевропейскому времени. Самолет французской авиакомпании «Эр Франс» приземляется в аэропорту Западный Чиампино. Точно по расписанию. Минута в минуту.

Мы выходим из самолета. Она идет рядом со мной. Что-то произошло между ними — всю дорогу от Бейрута до Рима она сидела в самолете рядом со мной. Не сказано было ни одного слова.

Да, что-то произошло между ними. (Совесть заговорила перед возвращением, а?)

Я наблюдал за ним в самолете — он ходил между креслами, небрежно засунув руки в карманы штанов, от одного человека к другому, заботливо о чем-то спрашивал, участливо наклонившись, слушал, терпеливо объяснял, энергично улыбался, делал уверенные жесты, красиво курил длинную американскую сигарету (джентльмен демонстрирует «малый джентльменский набор» — полное спокойствие и полную уверенность в своих делах).

К ней и ко мне за все время полета от Бейрута до Рима он не подошел ни разу и даже ни разу не посмотрел в нашу сторону.

Мы выходим в стеклянное, прозрачное здание аэропорта, садимся за столики (я опускаюсь на первый попавшийся стул, она садится рядом — все это происходит молча, — и больше никто из пашей группы за наш стол не садится).

Зал ожидания и ресторан соединены вместе, вы можете сидеть за столиком и ждать свой рейс хоть целый день — никто не подойдет к вам и не потребует, чтобы вы сделали «заказ».

Элегантный наш руководитель (синий дакроновый костюм в черную полоску, улыбка а-ля Жан Маре), небрежно облокотившись о стойку бара, беседует с барменом по-французски. Потом он делает царственное движение рукой в сторону всей нашей группы, и белозубый бармен, ослепительно улыбаясь, как будто узнал о нас только что нечто сверхположительное, быстро-быстро начинает разносить стаканы с апельсиновым соком.

Мне очень хочется пить. Все последние дни мне почему-то все время хочется пить. Я машинально беру со стола стакан, быстро делаю глоток и вдруг слышу, как кто-то произносит мое имя.

Я поворачиваюсь к ней. Да, это она назвала меня по имени. Я уже начал забывать ее голос — в Бейруте мы почти не разговаривали.

Я молча смотрю на нее, и она, глядя мне прямо в глаза, повторяет свой вопрос, обращенный ко мне:

— У тебя осталась валюта?.. Нужно купить какие-нибудь итальянские сувениры для родителей…

И вот тут-то я роняю на пол свой стакан с недопитым оранжем.

Вся группа, обернувшись, смотрит в нашу сторону. Несколько секунд я сижу неподвижно, глядя на осколки стакана, залитые желтым соком. Потом резко встаю и выхожу из здания аэровокзала.

…Теплый итальянский ветер. Круглые серебристые тела самолетов. От моторов струится прозрачное марево. Синее итальянское небо томится итальянской тоской и негой. В жаркую духоту металла и бензина вплетаются какие-то новые ароматы, — может быть, это запах магнолии или мирты, а может быть, так пахнут листья олив. Где-то играет музыка… Вкрадчивый, мелодичный голос радиодиктора не объявляет, а почти напевает названия городов — Филадельфия, Аделаида, Рио-де-Жанейро, Коломбо… На взлетном поле суетятся в белых комбинезонах аэродромные рабочие — несут чемоданы, катят тележки, вытаскивают из брюха серебристого «боинга» какой-то разноцветный багаж.

Я заворачиваю за угол аэровокзала и вижу около ворот аэропорта трамвай. Обыкновенный, московский, желто-красный з рамвай в два вагона — мотор и прицеп.

…В Дамаске, в отеле «Омейяд», когда я, измучившись от своего нелепого бессилия изменить что-либо (а жить вместе в одной комнате было больше ну просто невозможно), сказал ей: «Ты уж перебиралась бы прямо к Нему в номер, чтобы не позорить себя. А заодно и меня» — и она очень зло ответила мне: «Ты сам себя позоришь», — я, дурак, ввязавшись в эту новую, предложенную ею «тему», спросил:

— Чем же?

— Своими дурацкими вопросами, которые ты задаешь на каждом шагу! Своим фотоаппаратом, который ты не выпускаешь из рук! Своим магнитофоном, который ты включаешь там, где делать это неприлично.