Иван Арсентьев: Суровые будни (дилогия)

– Смотри, друг, не сомневайся, – протянул он ее Черенку.

Черенок расправил твердые корочки удостоверения личности и прочел: «Пучков Сергей Антонович». Черенок назвал себя. Крепко пожали друг другу руки.

В эту же ночь на рассвете они с трудом перешли линию фронта…

Утро весело постучалось в окна большого тылового госпиталя, разбудив раньше обычного его обитателей. Раненые распахивали окна, и медовый аромат перезревшего инжира заглушал даже прочно устоявшийся запах хлороформа и камфары. Начиналась обыденная госпитальная жизнь. Младший лейтенант Леонид Оленин, покончив с завтраком, вошел в свою палату.

– Ну, друзья, – весело крикнул он, открывая дверь, – выруливаю на старт… Меня выписывают.

– Уже? – сразу повернулись к нему все в палате.

– Да. На фронт. В истребительный полк, – с самодовольным видом ответил Оленин.

– Что ты?! А как же с кровяным давлением? Ординатор же говорил, что летать тебе больше не придется.

– Подумаешь, повышенное давление! – небрежно бросил Оленин. – Давление понизится. Пройдет. У нашего брата летчика здоровье железное. Вот вам, пожалуйста: пришел я сюда позже всех вас, а выписываюсь раньше.

Распрощавшись с товарищами, Оленин вышел из палаты. Через час он с вещевым мешком в руке, опираясь на палку, осторожно шел по улице. Из‑под синей с голубым кантом пилотки выбивались короткие пряди белокурого чуба.

Обходя встречных, Оленин окидывал их рассеянным взглядом человека, сосредоточенно обдумывающего что‑то весьма важное. А подумать ему было о чем. Дела его были далеко не так блестящи, как он их представил своим товарищам. Врачебная комиссия признала Оленина непригодным к летной службе. И это в тот момент, когда он только что по‑настоящему начал постигать «змеиную мудрость войны»…

Молодой летчик понимал, что во всем происшедшем был виноват он сам. Немецкий истребитель сбил его потому, что он, Оленин, вел себя в бою, как самонадеянный глупый мальчишка, допустил ряд непростительных ошибок. Первая ошибка заключалась в том, что, бросив свое звено и погнавшись за «юнкерсом», он нарушил священное правило советских летчиков – «взаимное чувство крыла». Вогнав фашиста в землю, он не возвратился тут же к своим товарищам, а стал брыкаться и кувыркаться в воздухе, как теленок на лужайке. Вообразил себя неуязвимым. Это была вторая ошибка. За двумя первыми последовала третья. Выбросившись с парашютом, он тут же открыл его, словно приглашал гитлеровцев: «Бейте меня… Лучшей мишени вам все равно не найти…».

Лежа на госпитальной койке, Оленин восстанавливал в своей памяти схватки, из которых победителями выходили его старшие товарищи, эпизоды боев, в которых победу решали исключительное мастерство и взаимная выручка летчиков. Сейчас, имея в кармане заключение врачебной комиссии, он не мог смириться с мыслью, что ему придется летать на каком‑нибудь тыловом аэродроме, а может быть, и совсем не летать! Нет! Он по призванию истребитель и к тому же скоростник! Надо найти «обходный маневр», чтобы избежать неприятных объяснений в отделе кадров с дотошными штабистами и добиться назначения в истребительный полк.

Занятый своими мыслями, Оленин шел по улице. Он настолько погрузился в свои думы, что даже перестал опираться на палку.

Ему предстояло добраться до Грозного. Поездом ехать не хотелось – требование на железнодорожный литер только до Баку, а дальше, до фронта, оставалось еще более восьмисот километров.

«Эх, улететь бы самолетом!..» – вздохнул он.

Но осуществить это было трудно. Оленин знал, что возле городка есть аэродром учебно‑тренировочного полка, но знакомых там никого Надежды на то, что кто‑нибудь из пилотов, улетая на фронт, возьмет его с собой, было мало.

«Все‑таки, – решил он, – чем сидеть на станции и дожидаться поезда, лучше зайти на аэродром. Будь что будет».

Нечаянно взгляд остановился на палке, которую он держал в руке. Сбавил шаг, посмотрел вокруг и, размахнувшись, швырнул ее в кювет.

«Не хватало еще с эрзац‑ногой таскаться», – хмуро усмехнулся он и, закурив папиросу, стал спускаться к реке.

От выпавших в горах дождей Кура побурела. Паромщик, босоногий загорелый парень, балагурил с колхозниками, придерживая одной рукой руль, а другой энергично жестикулируя. Паром, весь уставленный повозками с мешками и огромными корзинами с хлопком, покачиваясь и скрипя, медленно скользил по воде вдоль ржавого троса, перекинутого на левый берег.