Александр Осипенко - Огненный азимут

— Давай без хитрости, — оборвал его Тышкевич. — Может, поверил, что немцы Москву заберут? Советский Союз вплоть до Урала захватят? А... вот что...

Тышкевич злобно выругался. Михась удивился, впервые услышав бранное слово из уст Тышкевича.

Помолчав, Михась начал издалека, не только потому, что все еще не доверял своему бывшему учителю, а больше для того, чтобы рассеять свои сомнения.

— Я так думаю, Иван Анисимович: легко было отсту­пать, а наступать будет труднее. Пока партия подполье на­ладит, пока восстание подготовит, использует революцион­ную ситуацию — не один год пройдет.

Иван Анисимович снова перебил его:

— Сам придумал или какой-нибудь дурень наговорил?

— Сам, — обиделся Михась.

— Значит, сам дурень. Начитался книг и радуется. Да пойми же ты, теоретик, что немца в Москву до зимы не пустят, пусть он хоть разобьется, а не пустят его. А там он быстрее Наполеона побежит. И бить его будут на всех дорогах.

— Чем бить? Вилами?

— Вот потому я и пришел к тебе. Если не боишься, про­должим разговор. Боишься — скажи сразу.

— Что вы! Только скажите, как? — загорелся Михась.

Все как-то сразу стало на свое место. Исчезло чувство одиночества, неуверенности, печали. Словно не было рыжего фашиста-диверсанта, Сухаревского, бомбежки. Словно опять повторились весенние маневры с их увлекательной таин­ственностью, романтикой ночных походов.

— В таком случае слушай и запоминай! — Иван Аниси­мович придвинулся ближе. — В лесах и во рвах осталось много оружия. Собрать его надо. Ясно? Один, понятно, не справишься. Хлопцев, девчат организуй, комсомольцев, но таких, которые умеют держать язык за зубами, Сами ника­ких глупостей не делайте. Дисциплина — это, брат, главное. Обо мне никому не говори. Ясно?

— А вы не один? — спросил Михась и сам растерялся: таких вопросов не задают.

Но Тышкевич словно ие заметил его промаха.

— За нами, брат, вся партия. Ясно?

В сенях скрипнула дверь. Иван Анисимович сразу заговорил о другом:

— Небо какое чистое. Раньше бы этому только радо­ваться — сенокос... А теперь лучше бы дождика. Все нашим легче.

Подошла мать, присела рядом.

— Та война тоже в жаркую пору началась, А когда кон­чилась, не помню.

7

Прусовы всегда были известны своей бедностью. Земли — кот наплакал, да и та — подзол, болота, пригорки, порос­шие сивцом. Но из всех Прусовых самым бедным был Гав­рила. Три десятины земли, старую хатку, перестроенную из хлева, корову-передойку и общипанного петуха — вот и все, что получил Гаврила после раздела отцовского хозяйства. Такого обходила за версту любая нищенка, и все же Гаврила женился на рябой, неуклюжей и всегда молчаливой Теклюсе. Теклюся — сирота, жила с мачехой — обрадовалась, когда приехали сваты. Свадьбу сыграли сразу после покрова, за год до войны. Гаврилу в армию не взяли: еще мальчуганом ему искалечило руку на мельнице.

Прожила Теклюся с Гаврилой два года, родила дочку — маленького заморыша, а через два месяца похоронила Гав­рилу. Молилась богу Теклюся, просила не оставлять ее с доч­кой, и бог, казалось, услышал ее молитву. Сначала скинули царя, и добрые люди наделили ее землей, не очень хорошей, но хоть корову было куда выгнать. Потом появился беженец из-под Гродно, лысый, горбатый Болесь. Переночевал, да так и остался в хате. Помог растить Верку, да и землю кое-как обработал. Пропал он так же неожиданно, как и появился. Не венчанный — разве удержишь.

Теперь Теклюся молилась, чтоб Верке легко было в доро­ге. Верка хоть и безбожница, повыбрасывала иконы и лампад­ку, а все же бог поможет ей, потому что Теклюся не слушала дочки и тайком всегда ему молилась.

В сенях что-то загрохотало. Теклюся торопливо поднялась с колен: в хату вошла Вера.

— А бог ты мой?.. — испугалась старуха. — Может, тебя немцы перехватили? Или раздумала ехать?

Теклюся смотрела настороженно, чувствуя какую-то беду, вошедшую вместе с дочкой в хату. Почему Вера не уехала? Там, со своими, спокойнее было бы. А немца, бог даст, прогонят. Вот так и в двадцатом году ползли по полю гусе­ницы, поедая все живое, а потом за одну ночь подохли.

— Вот что, мать, я долго не задержусь. Как в деревне? Мне побывать там надо.

— Сысоя видела, — начала мать, думая о том, что Вера вернулась не вовремя. — Посмеивается, видать, рад, что не­мец приходит.

— А что я тебе говорила? Недобиток кулацкий. А ты за него заступалась...

— А скоро вернешься?

— Скоро. Дверь не запирай.

Дождавшись темноты, Вера ушла.