Александр Котов - Похищение Прозерпины [Рассказы гроссмейстера]

Пусть смеются — на то они и люди, чтобы смеяться над тем, что им непонятно. Ласкера интересовала теория борьбы во всех ее проявлениях; он хотел исследовать ее законы сначала в близкой и знакомой ему области — шахматах, картах, математических играх. Почему одному человеку везет в жизни, в делах, в игре, другой же вечно терпит неудачу? Почему на рулетке цифры выпадают в особой, трудноуловимой закономерности? Поймать эту талию — сразу станешь богатым человеком. Почему в картах везет сначала одному из играющих, но после его грубой ошибки фортуна сразу от него отворачивается? Почему? Как много таких «почему» в жизни, во всех играх.

Значит, есть какая-то логика в той неизвестной пока закономерности совпадений, которую люди называют счастьем. Открыть эту закономерность, научиться опознавать извилистые пути фортуны — вот цель, поставленная Ласкером. Главную роль в этом исследовании он отводил, конечно, шахматам: здесь его познания, как нигде, велики, здесь он дал множество примеров стойкой защиты, основанной на знаниях психологии борьбы. Недаром же его за спасение многих безнадежных партий не раз обвиняли в том, что он гипнотизирует своих противников.

Горничная принесла кофе, гости разместились в глубоких креслах. Хозяин нажал кнопку, и крышка квадратного, покрытого зеленым сукном столика перевернулась. На другой стороне была шахматная доска: столик как бы символизировал два увлечения хозяина: шахматы и карты. Земиш быстро расставил шахматные фигурки, и вскоре все трое углубились в изучение ходов, сделанных в далеком Буэнос-Айресе за пятнадцать тысяч километров от Берлина. Они были похожи на колдунов, застывших в таинственном священнодействии. Лишь дым сигар, клубившийся над склоненными головами, да редкие восклицания, поощрения или недовольства говорили о том, что все трое живы или по крайней мере еще не заснули.

— Я так и знал! Что-нибудь, в этом роде должно было произойти, — первым нарушил тишину Ласкер.

Партия кончилась, и все трое откинулись на спинки кресел.

— А почему, доктор? — спросил Земиш. Он был замкнут, неразговорчив — наверное, болезнь наложила отпечаток на его характер, но сейчас он оживился.

— Только потому, что он проиграл предыдущую одиннадцатую партию. Точнее, как ее проиграл.

Экс-чемпион вспомнил, какое сильное впечатление произвела на него эта победа Алехина над Капабланкой. Даже он, Ласкер, был поражен глубиной и смелостью замыслов Алехина, точностью его маневров.

— Да, партия высокого класса, — вмешался в разговор Ауес. — Недаром кубинец заявил одному корреспонденту: «Я такие партии выигрывать не умею!»

— Почтенный сеньор Капабланка забыл добавить: «Я и проигрывать такие партии не умею», — сведя густые седые брови, добавил Ласкер.

— Как это понять, доктор?

— А так, что проигрыш в подобном стиле для Касабланки смерти подобен. Такие поражения выбивают его из равновесия.

— Тогда понятно, почему вы предсказывали победу Алехину в двенадцатой партии.

В кабинет вошла фрау Марта Ласкер, добродушная, скромная женщина. Она поздоровалась с гостями и, не желая им мешать, сразу же ушла к себе.

— Глядя на двенадцатую партию, трудно представить, что это играл Капабланка, — продолжал разговор Ауес. — Грубая ошибка, элементарный просмотр. Чемпион мира не видел, что теряется ладья!

— А это играл не Капабланка, — озадачил собеседников Ласкер.

— Позвольте, доктор! — почти одновременно воскликнули оба.

— Нет, ходы, конечно, делал Капабланка, но это был совсем иной Капабланка. Не тот, к которому мы привыкли.

— Это, конечно, интересно, но… я ничего не понимаю, — сознался Земиш.

— Вам приходилось когда-нибудь видеть матч боксеров? — спросил Ласкер.

— Да, я очень люблю бокс, — кивнул Ауес.

— Так вот, иногда во время боя один из боксеров наносит вдруг противнику сильнейший удар. Не нокаут, не такой, чтобы сбить с ног, но все же удар достаточно сильный.

— А кто разберет: когда удар сильный, когда нет? — развел руками Земиш. — Я знаю одно: упадет и до счета десять не поднимется — значит, получил удар достаточно сильный.

— Это нокаут, конец боя, — продолжал Ласкер, — но бывают незаметные на вид, несильные удары, а боксер от них качается, еле держится на ногах. Перед глазами все плывет: и ринг и зрители.

— Это так называемое состояние «грогги»: пьяный, еле держащийся на ногах, — подтвердил Ауес.

— Да, да! Такое же состояние «грогги» бывает и у шахматиста. Проигрыш партии — это сильнейший удар по психике мастера. Он тоже качается, проигрыш выбивает его из колеи. Спортивная стойкость шахматиста, как и боксера, определяется тем, насколько быстро он сумеет избавиться от такого состояния.