Сергей Гуськов - Пути и перепутья

Я не скучал. Копал с солдатами землянки, ходил с ними в лес, собирал мох и мастерил плетни — утеплять к зиме дощатые казармы. В свободные часы слонялся по городу, сидел на набережной. Так и шли мои дни до шального письма Олега. А затем все круто перевернулось.

Меня б удивило любое письмо, кроме материнского: я давно ни с кем не переписывался, а с Олегом — так почти с начала войны, после нашей разлуки. Только Зойка, сестренка его, нет-нет да кое-что сообщала о брате.

И вдруг — письмо от Олега! Не треугольником — он и в этом от других отличался! — а хитроумным ромбиком. Развернул я тот ромбик и споткнулся на первой же строчке: «Мой дорогой братишка, дружище Васька сын не Буслаев!..» Аж глаза защипало…

С Олегом мы впрямь побратались. Еще в ту первую военную осень, когда прислал он мне в училище из госпиталя письмо, где дал понять, что с остатками своей части уже побывал во вражеском окружении, уцелел случайно, а поскольку самому господу неведомо, что с нами еще может приключиться, предложил принять клятву: вернемся оба с войны — заживем как братья, вернется один — он сын и брат в семье другого.

Я, растроганный, сразу ответил ему — и тоже поклялся, торжественно принял братство. Но Олег, испытав мои чувства, вдруг охладел, писать стал все реже и реже — и не письма слал, а сводки о судьбах своих бессчетных друзей. О себе — ни слова. Что ни ромбик — похоронка: ровесников наших, юнцов необстрелянных, как рожь, покосило в первые месяцы войны. Потом таких известий стало приходить поменьше. И Олег вскоре вовсе умолк. Вот тогда смутная прежде догадка и переросла почти в убеждение: дружбы между нами и не было. Олег играл в нее. Я служил ему, как тщеславной красавице невзрачная наперсница — для контраста. Расстались — и прочь камуфляж: найти дублера на подобную роль для Олега пустяк. Это открытие даже пошло мне на пользу: оно обрывало раздумья над прошлым… Осталась лишь боль от того унижения, в каком я вдруг увидел себя перед Олегом.

До смешного доходило! Тихо на улице. Рано. Только ушла на завод первая смена рабочих. Солнце не припекло, а я уже, как часовой, у дома Пролеткиных.

Тетя Вера, отправляясь на рынок, без удивления проверит взглядом, сижу ли я на их лавочке, на ходу бросит:

— Олега не буди. Взял в привычку читать ночами…

Вернется она с молоком или мясом, а Олег еще дрыхнет в саду, пока солнце не прорежет кружево вишневой листвы. Тогда он вскакивает, несется к забору.

— Ты здесь? Посиди. За водою слетаю. Вот книга — не оторвешься!

Схватит ведра и бегом к колонке, потом, возможно, в магазин за хлебом или просто-напросто забудет обо мне на час, на другой. А я листаю книгу и пытаюсь понять, что открыл в ней Олег.

Иногда он умчится куда-нибудь спозаранку. А я все равно на свой пост. Я не сам по себе: я Олегова тень.

Проснется Зойка, его сестренка. Рассказывает — как поет! Конечно, об Олеге.

— Взялся за ноты. Разучивал «Турецкий марш». Красиво. А потом вдруг: «Давай лодку мастерить?» Представляешь? Уже ночь. А он всех на ноги поднял. Доску припрятанную искал, рубанок. Все спать улеглись, а он провел свет в сарай и строгал до утра. И тебя заставит…

Наверно, Зойка и врачевала мои душевные царапины. Только подкатит досада на себя или Олега, Зойка уж тут как тут, будто мысли читает:

— Олег тебя любит. И ценит. Только ни в жизнь не признается. Себя-то не жалеет! А чтобы других?! Убежим от него? Вернется — а мы испарились. Пусть ищет.

Случалось, с Зойкой я проводил целые дни. И если взгляд Олега был устремлен в какую-то бесконечную даль, то Зойка будто вручала мне микроскоп. Мир расцветал — близкий и теплый. Зойка обнаруживала в нем то, чего бы я сам никогда не заметил.

— По берегу тропка — видел? — справится Зойка. — Там подорожника — тьма! Ой, а сколько там муравьев! И хитрющие! Только по тропке и бегают. Цепочка туда, цепочка сюда. А где муравейник — не видно. Куда они деваются? Бежим посмотрим!

— А ты цветочки красные над обрывом видел? — услышу от нее. — Утром идешь, горят огоньками, а вечером гаснут и закрываются. Не веришь? Айда!

— Под кустом рыбина полосатая кружит. Олег сказал, окунь. Она ни капельки меня не боится. Встанет боком и смотрит. Плавниками — лик, лик. Что ж у нее, дом там? А я думала, речка течет — всю рыбу уносит. Дальше и дальше, до моря.

— А я гнездышко нашла! Только ты о нем ни гугу. Прямо в траве. Иду, а из-под ног — птаха. Даже не вылетела, а побежала по склону, как мышка. Я наклонилась — гнездышко. Из сухой травки с глиной. Пять яичек в нем, серенькие, с коричневой крапинкой. Из двух вчера птенчики вылупились. Огромные! Как же они в таких крохотных яичках сидели?