Сергей Гуськов - Пути и перепутья

Я отпрянул, вытянулся:

— Никак нет! Не на посадку!

А он, то ли недовольный ответом, то ли одержимый страстью иных властолюбивых начальников придираться ко всем и к каждому, не двинулся с места, сковав меня по рукам и ногам непроницаемо мутным взглядом. Я стал лихорадочно перебирать в памяти, чем мог вызвать недовольство генерала: «Брюки не глажены… Не бритый… Стоп! Вот в чем гвоздь! Генерал застукал меня на сделке с мотористом!» Сразу представился зловредный комендант, мелькнули и чьи-то другие сердитые лица. «Погорел!..» Но толстые погоны вздернулись и опали — генерал вздохнул и тяжело поднялся в вагон.

Могло статься, что я проторчал бы столбом и до отхода поезда, не заскучай на своем посту проводница.

— Не везет, морячок? Не приехала? — вдруг закричала она на весь опустевший перрон.

— Кто? — Я оторопело оглянулся вокруг.

— Зазнобушка!.. Кто ж?! Встречал?

Ей, видно, хотелось посмеяться. Рассмеялся и я. Сначала нехотя, по обретенной на фронте привычке охлаждать поднатчиков не обидой — к чему масло в огонь подливать! — а смехом, хотя бы и над собой. Потом я рассмеялся от души: представил, как хохотала бы эта девчонка, узнай о несносном моем целомудрии, с которым я и рад бы расстаться, да не сумел. Отсмеявшись, я расхрабрился и разжал кулак с сомнительной зеленоватой бумажкой, отчего, мельком взглянув на нее, всполошилась уже проводница.

— Да садись же! Скорей! Запру дверь: не то на ходу повскочут!.. Шестое купе… Ах, чудной!

Устланный стареньким ковром коридор был пуст, пассажиры спали. Солнце только-только поднималось над крышами привокзальных зданий. Я, не помня себя, прислонился к окну. Поезд судорожно дернулся. Простонали рельсы под нажимом чугунных колес и смирились, а моя душевная боль, приглушенная предотъездной сутолокой, вновь вернулась ко мне.

Не скажу, чтобы я страстно полюбил или оценил тогда все величие того армейского мира, которому отдал уже несколько молодых своих лет, — во всяком случае, мир этот я воспринял душой во всей его непреклонной справедливости. И теперь — где смысл, где расчет? — не столько по своему разумению, как по чужому зову отбывал с надежных, освоенных позиций в мир иной, мне неподвластный — туда, где все однажды пережитое придется пережить наново.

Проводница мелькнула в вагоне, улыбнулась издали. Мне? Едва ли. Девушки редко мне улыбались. С первого взгляда открывали, наверно, и «рохлю», и тот сквознячок в душе, который знобил меня сызмалу. А может, скучнели они от моей неказистой внешности. Лоб — плитой, бесцветные лохмы бровей. Глаза мелковатые, невыразительные. Нос — бугром. Я даже бриться приловчился без зеркала, дабы лишний раз не видеть свою физиономию. Правда, ростом я не обижен, в любом строю — на правом фланге. Но и рост не в зачет: кость широкая, и статности из-за этого нуль.

Проводница улыбнулась, верно, вспомнив, как удачно она надо мной пошутила. А может, потому, что я был в форме морского летчика. Улыбнулась «полундре», представителю племени, испокон веков одаренного благосклонностью и доверием, особенно женского пола. Но я и в море-то плавал лишь единожды и то на «капке» — в надувном жилете — после прыжка из подбитого самолета. А так — взирал на морские волны лишь с высот.

Корабельные волки за небесный цвет погон звали нас «голубятниками». Но для гражданских мы, конечно, сходили за сине-белую «полундру», готовую и к бесу на рога.

Признаться, я и сам любил свою форму, берег ее, холил, как умел. Не из-за одного пристрастия флотских пощеголять. И не только по долгу службы. А и по той, пусть смешной, причине, что в жизни до армии не износил и половины порядочного костюма: даже аттестат на выпускном торжестве принимал в футболке и бумажных брючках. В них и призывался.

Теперь в чемодане лежала про запас дорогая бостоновая тройка, но я не мыслил себя ни в ней, ни вообще в гражданском… А за окнами мелькали столбы, дробно стучали колеса. И не было спасения от их перестука — от неизбежной встречи с тем городом, куда я прежде поклялся себе не возвращаться.

Сильным толчком меня швырнуло от окна на дверь. Она сдвинулась, и я увидел в пустом купе генерала.

— Вы? — Он поднялся тяжело, будто с угрозой. — Значит, все-таки едете?

— Понимаете… Я…

— Так входите!.. Видали порядочки? Билетов по обкомовской броне не достать, а тут купе, хоть танцуй. Прошу!

— Есть, товарищ генерал!

Я мялся в надежде избежать обременительного соседства, но генерал размашисто шагнул к двери.