Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Ушел?

— Ушли!.. Потому, что не хотел только «казаться», вхолостую шуршать бумажками…

— М-мда! — Олег задумался, но ненадолго. — Вот вспомнил ты этого Хаперского… А мы с одним другом выдали ему на дорогу такое, что век помнить будет. И знаешь чем он оправдывался? Что нельзя смотреть на жизнь сквозь розовые очки…

— В этом он прав!

— Был бы прав, не напяль вместо них сам черные!.. Зачем? Да чтобы скрыть от себя и других свои черные дела! Хватает еще таких, кто разок на чем-нибудь обожжется, а потом всю жизнь топчет, как «розовое», и честность, и правду, и верность идеям…

— Это ты обо мне? — явно насупился парень.

— Нет, что ты! — Олега отвлекли, и он успел лишь пожать ему руку. — Ты от нас не отбивайся! Загляни ко мне в комитет вечерком, попозже… Интересно с тобой разговаривать.

— Ладно, зайду…

А отвлекла Олега та самая девушка, что промурлыкала ему мелодию нехитрой песенки, когда-то исполненной школьным оркестром на вечере, и сказала:

— Олег! Я на всю жизнь запомнила, как ты часто объявлял на ваших концертах: «Музыка — наша! Слова — наши! Исполняем мы!» И сколько я тогда у вас ни допытывалась об авторах, один ответ получала: «Мы!» А сейчас можешь сказать, кто музыку сочинял?

— Могу. Володя Елагин!

— А слова — ты?

— Ну нет! — Олег рассмеялся. — Только — мы!

Засмеялась и девушка:

— Ой, как мне все это нравилось! И ваши песенки. И этот девиз. Все — наше, а не чье-нибудь! Но ведь так и было! Мы так и жили!.. И не только в школе. Веселая, красивая жизнь была перед войной — как эти ваши песенки!.. А не кажется тебе, Олег, что война ту жизнь будто топором обрубила? И все нынче вроде бы другое — будто солнца, тепла у людей поубавилось. Больше порознь держатся и чаще говорят «мое», чем «наше». Не кажется?

— Кажется! — серьезно ответил Олег и неожиданно по-дружески обнял девушку. — Но мы-то с тобой есть! Значит, и продолжение той жизни будет!.. Ты чем на заводе занимаешься? Зашла бы в комитет…

К себе на огонек пригласил он и парня, который угостил его папиросой, а потом от души сказал:

— Хорошее дело — этот наш поход. А я вообще за такую жизнь — бродячую, коллективную. Я одно время с геологами работал — красота!.. Все как одна семья, все общее, кроме зубных щеток и других мелочей. Вот это жизнь — простая, чистая!

— Это первобытный коммунизм, — буркнул Олег.

— Какой?! — парень изумился, но, подумав, спросил: — Надо, чтоб от каждого по способностям?.. Да? В политкружке проходил… А во мне вроде нет особых способностей… Ни к чему. А потребности есть — чтобы голодным не быть, не хуже других одеваться.

— Врешь! — наотрез возражает Олег. — Ты просто в себе не разобрался… Все мы, брат… гм!.. Иди-ка, на ушко лучше шепну, а то еще девчата услышат…

— Ну, ты даешь!.. — На миг к нему приклонясь, парень так и отскакивает.

— Не я! — фыркает Олег. — Платон — философ древнегреческий!.. Не веришь?.. Зайди ко мне в комитет, его книжку покажу.

И я невольно захожусь в улыбке, значит, Олег уже пустил в дело «Избранные диалоги». Когда-то мы втроем — Олег, Володька и я — увидели эту книгу на столе у Петра Кузьмича Елагина с закладкой: «О любви» и, сгорая от любопытства, прочитали:

«…все люди беременны, как телесно, так и духовно, и, когда они достигают известного возраста, природа наша требует разрешения от бремени… Те, у кого разрешиться от бремени стремится тело, обращаются больше к женщинам и служат Эроту именно так, надеясь деторождением приобрести бессмертие и счастье, оставить о себе память на веки вечные. Беременные же духовно, и притом в большей даже мере, чем телесно, беременны тем, что как раз душе и подобает вынашивать. А что ей подобает вынашивать? Разум и прочие добродетели».

Петр Кузьмич тогда высмеял Платона за идеалистическую односторонность. Но, видно, слова о «беременной душе» и привел парню Олег, потому что, отхохотавшись, парень сказал:

— А ведь ты прав, Олег!.. Есть, наверно, и во мне это самое… Бремя… Что-то душу сосет и сосет, иногда ничего не мило… Но когда мне было в себе разбираться, Олег?.. Учиться мало пришлось… Ты мне о Платоне, философе… А я, знаешь, только какого Платона знал?.. Забулдыгу в Сибири повстречал, здоровущий, в два метра ростом. Когда спьяну до смерти замерз под забором, так, поверь, Олег, пятеро мужиков с трудом его на сани взвалили…

— Обожди, — мягко перебил его Олег. — Ты мне про него как-нибудь в другой раз расскажешь. Позарез надо вон того технолога с гитарой перехватить… Раза два просил его зайти в комитет по важному делу, а он все увиливает…