Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Да, знаю. — Олег протянул парню руку поздороваться, но тот отвернулся. Олег круто направился к дому и вдруг спохватился: — Постойте! Я с вами! Надя, ты должна мне дать свой диплом!.. Я не знаю еще, что предпринять… Но, думаешь, разговор о Хаперском на этом окончен? Нет! Нельзя, чтоб такие гады торжествовали!

— Действительно! — К ним подоспели Зойка и Петр Кузьмич со Светланой. — Может, и правда, все поправимо?

— Пойдем! — Зойка обняла Надю за плечи. — Попьем чайку, а потом мы вас проводим…

— Не стоит… — чуть слышно прошептала Надя.

— Стоит, Надя, — впервые подал голос и Лева — сочувственно, ласково. — Для тебя же лучше.

— Нет, Олег. Ты иди ужинай, а мы подождем тебя тут. — Надя взяла Леву под руку. Они опустились на скамейку.

Елагин со Светкой, попрощавшись, ушли, Зойка пропустила на террасу Олега и, словно извиняясь, что обо мне забыли, суховато сказала:

— Мать за тобой три раза приходила. Отдыхай, у тебя, наверно, тоже был трудный день.

Оборотов сам занимался в газете распространением «почина инженера Хаперского». Он пригласил в редакцию группу инженеров со всех городских предприятий. Оказалось, статью прочитали немногие и путного ничего не предложили, только туманно пообещали: «Посмотрим, изучим». Но в газете, несмотря на это, появился пространный отчет о встрече: «Почин инженера Хаперского обретает крылья».

После его публикации Оборотов ворвался в комнату корреспондентов именинником:

— Как дела?

Все одобрительно загудели.

— А ты почему скучный? — Оборотов заметил меня.

— Нет… Ничего. Просто так.

— Зайди ко мне!

В кабинете, предложив мне кресло, уселся за свой стол.

— Я еще не отдал приказ о твоем зачислении в штат… Знаешь почему? — Из-за очков на меня глянули умные, проницательные глаза. — Мне кажется, ты слишком мнительный. Пойми правильно… Я не против скрупулезной честности. В жизни, в личных отношениях сам не прощаю себе ни фальши, ни натяжки. По-человечески ты мне даже близок. Я не боюсь с тобой откровенных разговоров, А это по нынешним временам — редкость. Но как редактор я с тобой не в своей тарелке, будто связанный.

— Почему?!. Я и в газете-то еще ничего не сделал.

— Вот именно! И я не знаю, что тебе поручить! Взять эту историю с Хаперским. Ты вроде бы согласился подписать статью. Но в важный критический момент ты мог увильнуть, окажись даже пустяк несогласным с истиной. Ведь так?

— Возможно.

— Вот видишь? Отлично понимаю, сам таким был. А сейчас только взгляну на тебя, настроение портится. В твоих глазах я будто преступление совершил, опубликовав репортаж о том, чего еще нет на деле.

— Не преступление. Нет… Я удивился…

— Вот, вот… — перебил меня Оборотов. — Посиди молча. Дай высказаться. Больше таких душеспасительных бесед не жди. Ими некогда заниматься. И если ты не переломишь себя, лучше оставь редакцию. Я ведь не дружу с Хаперским. Он сам уцепился за меня. И… наверняка не без корысти. Но, скажи, разве то, что мы провернули, не плюс для завода? Для города? Так вот, Аркадий мне посоветовал стажером тебя взять, но, как только заваруха эта закончится, уволить.

— Хаперский?!

Кажется, только этого штриха мне не хватало для его полного портрета, хотя даже Олег в отношении Аркадия еще колебался. От Нади он возвратился поздно, но утром на минуту заглянул ко мне.

— Хаперский диплом Топорковой украл — это как пить дать. Но придраться трудно. Цифры использовал?.. А Надя их ни от кого и не прятала. Идея ее, предложения тоже… Но он, гад, все обработал по-своему, заострил, свои схемы вычертил. Прямого плагиата нет. И все-таки украл, подлец! Ладно!.. Ты пока молчок. Я диплом Прохорову и Тимоше Синицыну покажу…

Вечером Олег сообщил:

— Тимоша сказал: без разговора с Хаперским рано шум поднимать, из Москвы приедет — разберемся… А директор Надин диплом у себя оставил.

Они все еще колебались выносить ему окончательный приговор. А я вынес! Правда, пока лишь для себя, потому что прервать откровения шефа не решился.

— Да, Хаперского взбесил, по-моему, твой интерес к Ирине, — высказал редактор догадку, которая и мне приходила в голову. — Но с тобой ссориться ему не с руки, что-то связывает… А я, честно признаюсь, решил тебя проучить. За нахальство… И… за оскорбление журналистики… Да, да! В нее, как в магазин, с черного хода не входят! Нет! Это святое дело!.. Но ты хороший парень, — сказал он сожалеюще. — Вот я и говорю с тобой начистоту. Для газеты мало быть просто хорошим человеком! И нельзя быть настолько щепетильным. В природе нет руды без примесей. И среди людей чистых самородков раз-два и обчелся. Значит, что? Надо идти на уступки, искать компромисс, отбрасывать частности. Разве мне симпатична Олимпиада Чечулина? Ни капли! Но я отбросил то, что мне в ней не по душе, откопал соль, полезную всем. Кто Олимпиаду лично знает, поморщились, прочитав очерк. Но близко знает ее в городе все-таки меньшинство, а большинство извлечет из газеты полезное. Есть две правды — большая и маленькая. По маленькой — вот по твоей! — я подонок: и за очерк о Чечулиной, и за отчет о совещании инженеров. Но по большому счету я прав. Надо всячески пропагандировать тягу к знаниям, целеустремленность, как в очерке об Олимпиаде. И отклики на почин Хаперского очень нужны, пусть даже на деле ничего пока и не проклюнулось… Ты меня понял?