Сергей Гуськов - Пути и перепутья

— Это верно! Надо было раньше! — вскинулся Хаперский. — Тут моя вина! Но я заочно учился, был занят…

— А спросите еще: давно ли у него этот проект появился? — настаивал Прохоров.

— Недавно! — Хаперский прижал руку к сердцу. — И я все не решался вам его показать, не было случая. А вчера такое бурное собрание развернулось… Это Пролеткин, наш комсорг ЦК, так всех разжег, что и я осмелел…

Заместитель министра царапнул по Олегу быстрым взглядом.

— Что ж! С этим ясно! Теперь о руководстве цехом. Я изучил проект Хаперского, его личное дело. Он почти всю войну на производстве. Мне кажется…

— Я против! — Прохоров круто повернулся к Хаперскому. — Я категорически против! — с нажимом повторил он, в упор разглядывая Аркадия. — И пока я директор, прошу со мной считаться!

— Странно! — заместитель министра поджал сухие губы.

— Дмитрий Михеич, дорогой, я знаю, о чем ты подумал: Хаперский, мол, уязвил мое самолюбие, поставил в неловкое положение перед министерством. Чепуха все это! Не во мне суть!

— А в чем же? — строго спросил Каретов. — Давайте говорить откровенно. То, что начал Хаперский, мы поддержим всячески, распропагандируем. И не раз скажем ему спасибо.

— Ваше дело, — вяло процедил Прохоров.

— Позволь, Игнатий Дмитриевич! Позволь! — загорячился Каретов. — Дело государственное! И самое правомерное доверить судьбу проекта его автору.

— Не в данном случае, — нахмурясь, возразил директор. — Повторяю: я против! И с этим назначением не соглашусь!

— Но почему, Игнатий Дмитриевич? Откуда такая запальчивость?

— Я не могу тебе это объяснить. Просто чутье. Но я категорически против! — повторил директор и неожиданно раскричался: — Никто не заставит меня согласиться! Понимаете? Я сорок лет на производстве, двадцать из них директором. Могу я наконец иметь свое суждение?! Свою волю?! Или все в коротких штанишках ходить?!

Приезжий генерал слегка пожал плечами, но промолчал.

И тут бледный как полотно Хаперский шагнул от полированной стены.

— Я объясню, в чем дело, товарищ замминистра, — ослабевшим голосом выговорил он. — Трудно поверить, но Игнатий Дмитриевич, наверно, мешает личное с общественным. Он очень любит свою дочь. Мы с ней хотели пожениться. И вдруг все разладилось. Причину называть не буду. Это… это неделикатно.

Лицо директора, до тех пор усталое, суровое, вдруг расплылось от широкой улыбки. Он погасил ее, облокотился о стол, сказал, глядя на Хаперского:

— А я вас считал умнее, молодой человек, порядочнее. И, признаться, очень рад, если у моей дочери с вами, как вы утверждаете, что-то разладилось. Слышу об этом впервые. — И он отвернулся к замминистра. — Думаю, Дмитрий Михеевич, вопрос о руководстве цехом сейчас не главный. К решению его подключится все руководство завода. Ответственность беру на себя. Цех переналадим в кратчайший срок. К тому, что здесь написано, — он помахал газетой, — у нас найдутся и свои предложения, не менее интересные. Наш план и заявку на оборудование получите через три дня… Что ж, а Хаперского я благодарю за встряску, как и Пролеткина. Мы, наверное, еще не вышли из военного состояния. Каждый день — одно: план, программа. О перспективах разучились думать. Теперь возьмемся. Но речь, наверно, не тут надо произносить. Так? Мы соберем партийный актив.

— Да-да! А сегодня, кстати, бюро горкома, и мы примем первые решения, — поддержал его Синицын. — Кто тут из газеты? Вы? — Он повернулся ко мне. — Передайте Оборотову, чтобы готовил передовую по этому поводу.

— Теперь… — замминистра прихлопнул по столу ладонью, — пусть со мной отправится в Москву ваш ответственный человек — доложить на коллегии, обеспечить заказ нужного оборудования.

— Пусть Хаперский и едет! — воскликнул директор. — Я не возражаю.

— Я тоже не возражаю, — сухо ответил Каретов и поднялся. — Ну что ж, товарищи! Спасибо! Помогли министерству. Успеем, я думаю, до моего отъезда походить по цеху.

— Успеете даже пообедать! — усмехнулся директор и, нажав кнопку, вызвал секретаршу. — Прикажите подать обед… Хаперский, проводите! Я сейчас подойду…

Олег дернул меня за руку, словно испугался, что и я покушусь на генеральский обед, а пока мы мешкали, раздался властный голос директора:

— Пролеткин! Протасов! Прошу задержаться!

Кабинет опустел. Мы сели в кресла у приставного столика, а Прохоров расстегнул ворот кителя, запустив под него руку, потер грудь и подошел к огромному окну за своим столом. И перед прозрачной стеклянной пространностью сразу потерялись и генеральская грузность, и важность. Виделся заводской двор с веером подъездных путей, с неутомимо снующими по ним маневровыми паровозами, с гигантской трубой над центральной котельной, по басовитому гудку которой горожане вот уже почти столетие сверяли свои часы. И сам генерал казался частью этого заводского пейзажа.