Александр Шевченко - Всюду жизнь

Это поселок лесорубов Улянтах.

Когда-то на этом месте было эвенкийское стойбище, которое и дало название поселку. Эвенки давно ушли со своими стадами оленей на север, а на месте стойбища лет двести назад первые русские поселенцы срубили деревню, которая не раз дотла сгорала, снова отстраивалась, безлюдела в худые, неурожайные годы и в эпидемии чумы и черной оспы и снова заселялась. Поэтому дома в поселке были разных времен постройки, разного вида, стояли они там, где казалось удобным их хозяевам. Деревенские разводили скот, сеяли рожь, ловили рыбу, белковали, били кедровую шишку.

А после войны здесь открыли лесоучасток леспромхоза. Появилось много пришлых людей, самоходов и вербованных, для них построили деревянный барак.

Изба, где родился и вырос Федор, по сибирскому обычаю была срублена из толстых бревен лиственницы, не поддающейся гниению. Он до сих пор помнит отдающий лесной живицей запах стен родного дома, к которому примешивались запахи поставленного для хлеба кислого теста, щей из квашеной капусты, жарко горящих в печи смолистых сосновых дров и дегтя от конской сбруи, хранившейся в сенях.

Зимы в Улянтахе были долгие и свирепые, их разделяло такое короткое, быстро пролетающее лето, что казалось, весь год и состоит из зимы. Подкрадывалась зима всегда неожиданно, тихими, неслышными шагами. По ночам голую мокрую землю схватывали морозы, усыпая ее сахаристым инеем, на Студеной исподволь нарастали стеклянно сверкающие забереги. В одно хмурое утро позднего зазимья вдруг налетит холодный, резкий низовой ветер, скует идущую по реке шугу — рыхлый дробленый лед — в монолитный ледяной панцирь, начнет вытряхивать с насупленного, сумеречного неба колючие крупинки, и снег укроет уже затвердевшую острыми хрусткими ко́лчами землю, пышными на́весями осядет на соснах и кедрах.

В эту пору лесорубы уходили в тайгу. Отец запрягал лошадь в сани и уезжал на лесосеку затемно, и когда дети просыпались, его не заставали.

Изба уже натоплена, солнечный свет пронизывает синие, заледеневшие стекла, зажигает в них сверкающие искры. Обутая в катанки, мать неслышно ходит по избе, занимается хозяйством. Проснувшись в постели, маленький Федя любил смотреть на нее, следить за ловкими, спорыми движениями ее неутомимых, заботливых рук. Расчесанные на пробор и заплетенные в тяжелую косу светлые волосы открывают ее полное лицо, такое спокойное, ясное и доброе. Он ловит взгляд ее синих, похожих на лесные подснежники глаз, полных нежности и ласки, и ему становится спокойно, тепло, хорошо.

По запахам, идущим из печи, Федя отгадывает, что мать готовит на завтрак: жареную картошку или солянку, а может, даже и его любимые сметанные шаньги.

— Как, деточки мои, не належались еще? — Мать подходит к широкой деревянной кровати, на которой Федя спит с младшей сестрой Любой, и приподнимает одеяло. Федя ловит ее теплые, нежные руки и прижимается к ним лицом: они сладко пахнут топленым молоком.

Теперь уже надо вставать.

Завтракают они втроем за большим, добела выскобленным столом.

Зыбошный Алешка тоже проснулся в колыбели, подвешенной к потолку, и напевает свои, только ему понятные песни.

Если не было сильной стужи, мать укутывала Федю и выпускала на улицу.

Сколько света!

Глазам больно глядеть на искрометную поверхность снега, укрывшего заледеневшую реку, окрестные увалы и далекие горы. Замерла тайга, безмолвно стынут белые, закуржавевшие деревья, Федя слышит самые отдаленные, слабые звуки в поселке: железный лязг щеколды, визг санных подрезов, фырканье лошади, скрип рассыпчатого снега под ногами, голоса переговаривающихся у проруби на Говорухе женщин.

Он хватает замороженную навозную лепешку и бежит к оврагу. Крутой склон усеян ребятами. Одни катят вниз, другие тащат санки наверх. С разбегу бросается Федя на лепешку и, окутанный радужно сверкающей снежной пылью, летит, летит по склону со все нарастающей скоростью, подскакивая на ухабах, полы его шубейки развеваются, словно крылья. Не успел оглянуться — рдяное морковное солнце уже опускается в лиловую морозную мглу, тускнеет, обрастает лохматыми космами, а красный промороженный воздух густеет и стынет. Стужа длинными тонкими иголками впивается в щеки, деревенеют руки — надо возвращаться домой.

Темнота огромной медведицей сразу наваливается на землю. На черном, как устье печи, небе холодным зеленоватым огнем пылают звезды. Ослепительно белая тарелка луны выкатилась из-за ближней горы, и торжественная голубая светлынь засияла над землей, от домов и деревьев на играющие синими искрами сумёты упали глубокие черные тени.