Александр Шевченко - Всюду жизнь

На огромном кедре — Михаиле Ивановиче — в гнезде жило беличье семейство. Завидев Шайтана, белка издавала испуганный цокающий покрик, а Шайтан усаживался поодаль от кедра и неистовым лаем призывал Федю стрелять, но Федя только любовался, как белка мечется по ветвям, делая огромные прыжки-перелеты.

— Глупая, мы ведь не тронем тебя…

Завороженными глазами Федя следил за порханьем пестрых бабочек, смотрел, как перелетают с цветка на цветок мохнатые золотисто-коричневые шмели и хоботком ловко и усердно обследуют каждую чашечку цветка, как снуют и копошатся в траве, шевеля длинными усами, жуки.

В траве шла своя, незаметная для людей жизнь многих существ, а люди идут по тайге, не глядя под ноги и не замечая, сколько крошечных жизней растаптывают своими сапожищами. Если же на пути Феди попадался муравей или другая козявка, он осторожно обходил их. Не раз, когда он неподвижно сидел в тайге, из чащи выходила дикая коза — красавица кабарга. Завидев его, кабарга замирала, насторожив уши, и испуганно глядела на него большими круглыми глазами, тревожно двигая влажными розовыми ноздрями. Чтобы не спугнуть зверя, Федя тоже не шевелился. И лишь когда он протягивал руку с куском хлеба, коза, грациозно вскинув тонкие стройные ноги, исчезала в тайге.

Вся лесная тварь добрая, робкая, зла человеку не сделает, и нет сердца у тех людей, которые убивают зверье.

Устав от ходьбы и жары, Федя приходил отдохнуть и напиться к ручью, который назывался Звонец.

В тенистой чащобе из нагромождения черных, обросших желтым и красным лишайником камней выбегал быстрый, говорливый ручей. Будто расшалившийся мальчуган, прыгал ручей то вправо, то влево, с одного камня на другой, с верхнего уступа на нижний и бежал все дальше и дальше, его кристально чистая вода пузырилась стеклянной пеной, и ручей все время напевал свою веселую песенку, похожую на звон множества маленьких медных колокольчиков, которые рыбаки привязывают к удочкам, когда ловят рыбу на Студеной:

Напившись холодной, вкусной, пахнущей хвоей воды, мальчик ложился на мох и смотрел на голубое небо между кронами сосен, слушал звон ручья — беззаботный, успокаивающий — он вызывал в нем расслабляющее чувство беспричинной радости. Однажды он привел к ручью своего друга Ильюшку и, приложив палец к губам, прошептал:

— Послушай! Ручей поет!

Илька покрутил черноволосой лохматой головой во все стороны, будто искал на деревьях белку или бурундука, и разочарованно повернул к Феде круглое и плоское, как блин, лицо с темными глазами-пуговками:

— И чё бо́таешь? Никто не поет! Вот бо́тало осиновое!

Федя разозлился: он же не обманывает, он явственно слышит голос ручья.

— Ты глухая тетеря! Разве не слышишь, как звенят колокольчики? Ведь недаром ручей называется Звонец!

Федя не знал, что это в нем самом звучала радостная песня жизни, которую никто другой не мог слышать.

Голос матери, напевающей колыбельную, запахи родного дома, уличная пляска лесорубов в праздничный день, сверкающая чешуей солнечных бликов река, глухой, неумолчный шум тайги, скрип саней по мерзлому рассыпчатому снегу, дикое завывание метели в нескончаемую зимнюю ночь — все, что с детства окружало Федю, проникало в самые сокровенные глубины его существа и навсегда осталось там и создало в нем ту неповторимую, всегда волнующую и радостную симфонию ощущений, звуков, красок, запахов, которая и называется чувством родины.

От иллюминатора Федора оторвал голос стюардессы. В проходе между кресел стояла девушка в синей форме: ладная, по фигуре, курточка, короткая юбка. На пышных светлых волосах каскетка с золоченой кокардой. Правильное лицо с длинными черными ресницами и ярко накрашенными губами застыло в выражении невозмутимого спокойствия и радушия. Такие лица печатают на обложках иллюстрированных журналов. Уверенным голосом, с хорошей дикцией стюардесса произносит заученные фразы:

— Уважаемые пассажиры! Наш самолет идет на посадку в московском аэропорту Домодедово. Просьба всем застегнуть привязные ремни. С мест не сходить до полной остановки самолета. К выходу я вас приглашу.

Федор вспомнил, как волновался в тот первый прилет в Москву…

…По возникшему в животе ощущению легкости и пустоты и потрескиванию в ушах он понял, что самолет снижается. За иллюминаторами стремительно неслись рваные клочья белого пара — самолет пробивал толщу облаков. Моторы завыли, корпус машины завибрировал, накренился, и в ночной темени под широким крылом открылось гигантское скопление огней, распростершееся на все видимое пространство земли.