Юрий Шевченко - Эворон

Был субботний день, многие с рассветом отправились в тайгу, кто по ягоды, кто с удочкой. Болтался на приколе у пляжа милицейский глиссер, сам же хозяин судна как на грех запропастился. Неверов со своими ребятами метался по общежитиям, собирал комсомольский десант на окапывание очага пожара.

Но из Комсомольска позвонили Пекшину — остановить самодеятельность, ждать инструкторов. Уже стартовала эскадрилья самолетов пожарной охраны с парашютистами на борту, взяла курс на Эворон.

На вырубку выскочили из чащи косули — две взрослые и пятнистый козленок.

Суматоха в новом городе, топот на улицах и крики…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нестерпимый жар, охвативший голову — вспыхнули волосы, привел Легостаева в чувство. Он застонал, рванулся и пополз от огня к Силинке. До нее, слава богу, оказалось недалеко. Напрягся и скатился по рваному откосу в теплую уже воду. Но плыть сил недостало, повис на валуне одного из порогов. Почувствовал — задыхается. Едкий дым стлался над рекой. Снова потерял сознание.

Очнулся много позже на прохладной земле.

Вроде бы вечер наступил.

Кто-то жарко дышащий прикладывал влажную ткань к его голове. Разлепил веки: узкоглазое, все в копоти, лицо склонилось над ним.

— Это я, Геля! Слышите меня?

— Бель-ды?

— Я самый! Бельды! Думал — конец вам, Валерий Викентьевич, совсем испугался…

— Где это мы?

— Уже дома, однако. Километров пять, не больше. Сейчас я вас дальше…

Легостаев затряс черной головой.

— Отставить. Нельзя, Геля, я останусь здесь…

— Что вы такое говорите, Валерий Викентьевич!

— Надо тебе торопиться, Геля. Быстро беги, как ветер… Молчи! Скажешь — Соболев это.

— Пожар?

— И пожар. Соболева задержать надо. Запомни телефон…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но его уже не было в Эвороне.

За час до возвращения Бельды поднялся в воздух рейсовый вертолет в Комсомольск. Из отделения милиции, куда прибежал нанаец, связались с аэропортом. Ответно встревоженный голосок Тани Куликовой сообщил: да, начальник стройуправления зарегистрирован на рейс. Вертолет уже совершил посадку в порту назначения.

Вместо — потому, что его нет.

Есть тонкое облако, взвешенное слоями осеннего воздуха меж снежных вершин, и прохладная тень его над долиной-халдоми.

Есть светлого рисунка дома на уступах сопок, дома, прижавшиеся к теплым стволам сосен.

Скала есть над рекой, и на ней — весточка из далекого прошлого, рисованное на темном камне письмо к нам: пасется в лесу доверчивый лось, плывет человек по реке, и озаряет его лучистое солнце…

Есть пока и мохнатая по пояс, но сухая в вершине пихта на обрыве, сразу за горелым кедровником, и течение подмывает обрыв, лижет корни усталого дерева. Вот склонилось оно, далеко разнесся по тайге вздох вывороченной земли, и пихта рухнула в воду, легла вершиной на тот берег.

Споткнувшись о неожиданную преграду, взволновалась река. Взметнулись по ней, как беспорядочные волны, рыбьи спины. Пихта запрудила древнюю дорогу кете, пришедшей сюда, к своим истокам, на нерест.

Когда подоспели люди со стройки, по обеим сторонам Силинки уже серебрились кромки земли, искрилась мокрая крона, сплошь усеянная заплутавшей в хвое рыбой. Сзади напирали новые и новые косяки, кета выбрасывалась на берег, извивалась, задыхаясь…

Саша Русаков зашел по пояс в воду, уперся флотским крутым плечом в ствол, попытался шевельнуть запруду. Куда там! Пихта села прочно на двух берегах-опорах, весу в ней было — не четырем людям, а разве что «мазу» сдвинуть. Да не пригонишь сюда тягач.

Сережа Неверов услышал глухие удары. Это Толька Бобриков, усевшись верхом на пихту над потоком, стучал по стволу толково захваченным топориком.

— Берите ножи, — сказал старый Афанасий Бельды, — лезьте на дерево.

Четверо людей принялись кромсать намокшую уже древесину. Крошилась кора, твердь ствола поддавалась с трудом. Они рубили ее до вечера, пока не вздулись красные бугры на ладонях, пока не хрустнул надрезанный ствол под напором воды и рук, не переломился.

Течение Силинки медленно повернуло дерево, лишенное опоры на ближнем берегу. В образовавшийся проход тут же хлынула кета.

Она хорошо была видна и сверху, с холмов нового города — стремительные косяки у самой поверхности. И по всей ширине реки высоко взлетали серебристые искры — то ли брызги, то ли рыбья чешуя.