Виктор Степанов - Серп Земли. Баллада о вечном древе

Налево можно было видеть поля с хлебом и дымящуюся за ними деревню — Семеновское.

Нет, панорама, открывшаяся с холма, была теперь, конечно, иной. Лет тридцать — сорок, не больше, вон тому леску, поднявшемуся в лощине, по-другому выглядит дорога, пронзившая поле стрелой асфальта. А вот тот блочный многоэтажный дом — примета совсем уже нынешнего дня. Но внутреннее зрение, зрение памяти, вызванное прочитанным, дорисовывало и цветные сине-зелено-красные ряды солдат, и дымки выстрелов, и косые лучи солнца. А напряженное ухо словно бы слышало «пуф-пуф», «бум-бум» начинавших баталию пушек. Где-то там, в окружении круглых, плотных мячиков дыма, уже находился Пьер.

— Ты знаешь, я не представляю, — разочарованно признался Валерий, — ни поля, ни редутов… И где тут могли смешаться в кучу кони, люди?..

Честно говоря, и Алексей был смущен. Он ожидал увидеть бескрайнее поле, а взгляд упирался то в лес, то в овраг, то в пригорок. И, что самое обидное, — отовсюду торчали крыши домов. Желто-белое здание музея напоминало старинный особняк. Похлопав по теплым, нагретым солнцем стволам чугунных пушек, мирно подремывающих у входа, они подошли к окошечку кассы и поняли, что приехали зря.

— Закрыто на переучет гренадерских пуговиц, — попытался сострить вроде бы даже обрадованный Валерий.

Алексей подошел к дверям и на всякий случай постучал.

— Между прочим, вас учат читать и для того, чтобы вы не выламывали двери, — сказал кто-то подошедший сзади.

Эти слова произнес неизвестно откуда появившийся мужчина, невысокого роста, тщательно, даже празднично одетый и всем своим строго-назидательным видом похожий на учителя.

— А вы, собственно, кто такой, чтобы читать нам нотации на поле русской славы? — петушисто вопросил Валерий.

— Я сотрудник этого музея, — спокойно, как бы пропустив мимо ушей неучтивость, ответил мужчина и, подавая руку, добавил с коротким, несколько нарочитым поклоном: — Заведующий отделом Бородинского поля Флавий Валентинович Никольский.

— Мы ни разу не были… — растерянно, словно в оправдание, проговорил Алексей и протянул «Войну и мир».

— Понятно, том третий, — сказал Флавий Валентинович, даже не дотронувшись до книги. — Сие намерение похвально, но… — И, помедлив, он надавил на тяжелую, как оказалось, незапертую дверь.

Им с Валерием просто везло!

Но кого же еще, если не учителя истории напоминал Флавий Валентинович? Разглядывая вывешенный за стеклом, как на витрине магазина мужской одежды, мундир рядового лейб-гвардии Семеновского полка — темно-серый с красными погонами и медными пуговицами, слушая доверительную и приглушенную, как будто он открывал им собственную тайну, скороговорку Флавия Валентиновича, Алексей искоса поглядывал на его белоснежный воротничок, на как-то по-особенному завязанный галстук. Догадка была жутковато-веселой, ибо Флавий Валентинович вдруг представился как бы командированным из того давно прошедшего времени в наше, настоящее, чтобы рассказывать удивительные подробности, до которых никогда не докопается никакая история. В конце концов, он, быть может, и есть тот самый Пьер Безухов или, если не подходит по комплекции, какой-нибудь прапорщик того же лейб-гвардии Семеновского полка, переодетый для конспирации в костюм фабрики «Большевичка». Ну откуда, скажите, современнику знать, что царапина на кожаном козырьке кивера — от скользнувшей по нему сабли французского кирасира и что получена она примерно в три часа пополудни во время третьей атаки на батарею Раевского, когда маршалы Мюрат и Бессьер, учитывая опыт двух неудавшихся фронтальных атак, приказали генералу Огюсту Коленкуру любыми средствами войти с тыла в укрепление, изрубить прислугу у орудий, заклинить стволы пушек и тем самым обеспечить успех атакующим…

Флавий Валентинович говорил об этом так, словно сам только что с батареи. Вот умылся, переоделся и — к услугам любознательных потомков.

Синий карандашик уверенно бегал по макету Бородинского поля:

— Неприятельские кирасиры покусились было обойти Курганную высоту слева, но, встреченные с фронта, флангов и тыла огнем нашей доблестной пехоты, там находящейся, отхлынули с большими потерями. Бесславно почил на кургане и сам генерал Коленкур…

Но если он не оттуда, тогда откуда эти «покусились», «почил», эта манера выражаться языком рапортов кутузовских генералов. Наконец, откуда столь странное, несущее в себе отзвуки чуть ли не Пунических войн имя Флавий? Да и фамилия совсем гренадерская — Никольский.