Владимир Глушаков - Цветение калины

— Да о ком речь? — спросил Иван, сдерживая в уголках рта ироничную усмешку.

— Теперь его уж нет в живых, — с тихой печалью отозвался Трофим Тимофеевич. — Покойный Сметник, земля ему пухом…

— А-а, ты про этого одноглазого несуна! — весело махнул рукой Иван. — Мы с ним, помнится, сразу после войны начинали в тракторной бригаде. Пахали тогда, известно, на малосильных ДТ-25. «Пердунками» их еще называли… Норму вспашки на них не вытянуть, поэтому прихватывали ночное время. А Прошка и говорит: завтра на рекорд иду. Мода такая была, да-а. Подготовить технику, стало быть, надо. Ну, отпустили его. Наутро глазам своим не верим — носится по яровому клину как угорелый. Что за чертовщина?! Вечером председатель врывается в парк да за грудки бригадира: «Кто разрешил? Под суд отдам, такие-сякие!» А он, черт одноглазый, что удумал? Покопался с вечера в топливном насосе, увеличил подачу топлива, а за счет этого и мощность мотора раза в полтора! А того недодумал, что при увеличении скорости плуг будет приподниматься на несколько сантиметров выше нормы заглубления… Словом, насмарку пошел весь рекорд! Перепахивал он то поле. А через пару дней — от же натура! — наколдовал что-то с выхлопной трубой, подрулил после наряда к правлению — аккурат к окну председателя, вылез вроде покурить, а мотор не заглушил. Выглянул голова колхоза в окно, а выхлопная труба «пердунка», направленная прямо на него, синими колечками дыма постреливает… От крылечка, где табунился народ, жеребячий хохот. Цирк! А что сделаешь — премию сымешь? Так их, премий, тогда и в помине не было…

— Каких премий? Вообще, гро́шей на трудодни не начисляли, — уточнил Трофим Тимофеевич.

— Ну а покойный Сметник хотел, чтоб ему еще за рацпредложения платили!

— Э-э, он опосля не один раз жалел, что вслед за племяшом, за тобой то есть, в город не подался… Говорил, я бы теперя тоже в начальниках ходил! Семья его спутала по рукам-ногам: шутка ли, четверо по лавкам сидят и все есть просят! А будь, я говорю, холостой, как ты, — запросто махнул бы от тех пустых трудодней. Многие ж уехали после войны: кто на стройки, кто на целину, а кто после армии, повидав заграницы, в городе остался… Как ты, к примеру.

— А это уже на моей памяти было… — неуверенно начал Сергей, но затем легко поднял чистые, не замутненные недавней перебранкой глаза на Ивана. — Наверное, ты помнишь? На комбайн его в то сырое лето поставили…

— Его завсегда в жниво переводили на комбайн! — торопливо согласился Иван, тем самым в душе примирившись с братом; Сергей отметил это в свою пользу, прекрасно зная, что с тех пор, как старший брат покинул хозяйство, минуло более двадцати лет и теперь у него весьма смутное представление о состоянии дел в родном Видиборе.

— Ну а он, как водится, решил сорвать халтуру, — видно, не мог уже без левого заработка. Ладно бы, в нерабочее время… Выждал момент, когда никого из начальства поблизости не оказалось, и отогнал комбайн с поля на крайний огородишко: подрядился за самогон обмолотить бабкам — Сымонихе и Матруне Кривой, у которой сын на острове Даманском погиб, — сжатое жито. А в снопы черт занес курицу — от дождя, наверное, схоронилась. Ну и попала со снопом в барабан. Прошла, считай, через все механизмы, в зернопроводе не застряла — вылетела с зерном на волю. Половину перьев потеряла, но живая. Раскудахталась, горемычная, на пять огородов окрест. Молодицы — работали по соседству — за животы хватались, одна, на сносях, чуть преждевременно не разродилась: «Вот парень так парень! Потоптал от души!.. И где ж это петух запропал?»

— Хоть грешно смеяться над покойным, — прогудел сквозь незатихающий хохот в комнате Трофим Тимофеевич, — да, видать, такую память человек оставил о себе, что по-другому нельзя. Помог ему тесть сложить хатку и помер. Вот с этой хатки, считай, и начался у него изобретательский зуд… Надумал сперва двери с четырех сторон прорубить — удобно: с одного конца вошел, с другого вышел. Летом и на самом деле неплохо: прохладно, сухо, как на даче. А за осень и зиму сквозняки замучили, дети позастудилися, жена — себе… Пришлось колхозным плотникам наскоро заколачивать три двери. Ладно. На огороде у него банька стояла. А зачем топить ее по-черному, задыхаться в дыму, рискуя угореть, ежели все можно обделать на городской лад? С удобствами. Задумал — сделал. Проложил от дома на огород трубу, раскочегарил докрасна печку, нагрел воды железную бочку и послал охотников париться по-культурному.