Владимир Глушаков - Цветение калины

— Чего ж не поехали? Кому ж и ездить в самом деле, как не вам? — с ходу, правда, пока всего на пол-оборота завелся Иван. — От курей боитесь оторваться?

— Вот не знаю, сынок… Кто всю жизнь ездил на ети отдыхи, тому, видно, и на старости проще от етих самых курей отрываться. Ты только не думай, что мы на глубинке совсем уже темные-забитые… Загорелся один раз я отвезти ее в ети самые Трускавцы — недалеко от нас, километров, может, каких двести с гаком. Уже и путевка была на руках. Что ты думаешь? На гвалт не захотела! Я там одна в чужих людях совсем заболею… А тут, на своем огороде, мне кажется, грядка — мягкая постелька, всякий колышек — опора, каждая былочка — родня близкая. До сварки дело дошло, а потом и я одумался: срослися мы с етим лапиком земли, что называется Видибором, да так, что ежели вскорости уйдем, чего-то уж ей, земельке нашей, не будет доставать: родить-то, может, ее и заставят, но безо всякой охоты она будет ето делать… Ну да что я в самом деле отпевальную завел?! — весело встряхнулся Трофим Тимофеевич, заметив, что дочь с благоговейным выражением на лице жадно ловит каждое его слово. — И что вообще о нас толковать? Мы, как старые деркачи под порогом, — нам износу не будет. Вы бы о себе лучше… — Трофим Тимофеевич окинул взглядом комнату, будто кого-то в ней не доставало, и все сразу вспомнили о Сергее, забеспокоились вслух, почему его долго нет.

— Суббота по графику нерабочая… — неуверенно заметила Тамара и вопросительно взглянула на брата.

— Может, мастер попросил выйти на сверхурочные? Выходной вдвойне оплачивается…

— А Розку тоже на сверхурочные отправил? — на лице Тамары застыло насмешливо-удивленное, сдобренное лукавинкой выражение.

— От дает! Отпустил… — усмехнулся Иван. — У них там свой график работы, так что на выходные самая нагрузка припадает.

— А-а, — вздохнула Тамара и выглянула в окно. — Не видно. Картошка на столе остынет… Садитесь пока без него! Батя? Ваня?..

В этот момент в прихожей дважды — резко и требовательно — прострочил звонок.

— Он! — метнулась открывать Тамара.

— Выберу как-нибудь свободное время — поменяю эту сирену на музыкальный звонок. В магазине свободно лежат… — словно оправдываясь перед отцом, проговорил Иван, но глуховатый Трофим Тимофеевич молча отреагировал на его проявление участливости к сестре.

— Здравствуйте… — растерянно отступила хозяйка от порога, пропуская вперед Сергея и Веру.

— Вот, не хотела идти — чуть не за руку притянул, — через плечо бросил сестре младший вместо приветствия. Затем ловко набросил на вешалку полушубок, помог раздеться Вере, за руку подвел ее к Тамаре. — Сейчас же помиритесь, чтоб я видел! Тома, ты как старшая — первая подай руку… Ну? А то я зараз же уйду!

Всего на какую-то секунду перекрестились взгляды Веры и Тамары, но этого оказалось достаточно, чтобы между ними была достигнута неизбежная в подобных случаях женская солидарность.

— Ну-т, дурной! Вы только поглядите на него, а? — заглядывая Вере в глаза, Тамара ткнула пальцем в сторону брата и пожала плечами. — Чего удумал — мирить, а?.. Кого — мирить? Да разве ж мы когда-нибудь ссорились?

— И я говорю: к чему этот маскарад? Ой-ой… — услышав на кухне голоса, зажала ладонью рот и, испуганно озираясь то на Сергея, то на Тамару, всполошилась Вера. — Да у вас гости! Бессовестный! — бросила полушепотом запоздалый упрек Сергею. — Я, пожалуй, пойду… Неудобно.

Да хороша бы оказалась Тамара, сразу так и отпустив гостью! Слов понапрасну не теряя, за руку ее — и на кухню.

— Знакомьтесь: Вера. Моя подруга… — Она не решилась сказать «невеста нашего Сергея», хотя фраза эта и вертелась у нее на языке.

— Что-то я не пойму ее… — задержав руку Веры в своей — большой и кряжистой, — Трофим Тимофеевич лукаво прищурился на дочь. — В письме написала, что сбежал из дому, связался с конпанией и уже чуть ли не в КПЗ сидит, а тут, — он опять перевел взгляд на Веру, — дело посурьезнее?.. Ох, хитрецы! — Прижмуренные глаза старика Дубровного глядели на Веру с легким удивлением, словно пытались проникнуть в самую душу, — Случайно не из наших местов?

— Из Островецкого района.

— А родители твои живы, девонька?

— Папка умер три года назад, а мама жива.

— Там же и живеть?

— Там же. В Хотомле.

— Ну, знаю…

— Всё выяснили? Давайте за стол! — Хозяйка властно взмахнула половником. — Поостыло все за вашими разговорами…

— Верно, сестра: от говорки — хлеб горький, — поддержал ее Иван, утверждаясь за столом. Он повертел в руке крошечную рюмку. — Где только такие доставала? Из набора, что ль?