Владимир Глушаков - Цветение калины

Ровно через минуту, проходя возле стола нового работника отдела, Василевич будто между прочим с надлежащей инженерской сухостью и деловитостью заметил, что на двери отдела под табличками с фамилиями следует прикрепить еще одну — соответственно должности, которую он, Сергей Дубровный, занял.

К концу рабочего дня замечание было учтено. Сергей вступил в должность. На четвертом этаже.

Подъезжая на автобусе к заводу с тыльной стороны, где имелась нелегальная проходная, Иван вспоминал, как три года назад, впервые заступив на ночь начальником смены, почувствовал себя котенком, которого взяли да и швырнули в воду. Было отчего растеряться: до десятка вопросов, нерешенных в первую смену, автоматически переходили во вторую. А с кем держать совет? Чьей помощью заручиться, если цеховое начальство разбежалось по домам. Тогда и самому хотелось бросить все и убежать из корпуса, а теперь об этом думалось с улыбкой.

Иван, может, в тысячный раз задержал взгляд на стальном ало-синем каре — партии «Беларусов», подготовленных к отгрузке на железнодорожной платформе. Все тут давно примелькалось: корпуса и трубы, плавающие в черном дыму, тонкие сосны с сухими верхушками вокруг завода… А вот ряды тракторов, свежо поблескивающие на утреннем свету краской, отчего-то не утомляют взгляд. Странно. Иван никогда не задумывался над этим, как не задумывался над афоризмами жены, над вошедшими уже в привычку подтруниваниями над ним Тамары, хотя кто над кем должен бы подтрунивать — это еще вопрос, над душевным состоянием брата, испытывающим угрызения совести после бегства из Видибора в город, над равнодушным отношением к его, Иванову, городскому благополучию домашних, особенно отца, — словом, над всем тем, что не заключало в себе хоть капли здравого практического смысла. А практический смысл он видел только в своей работе. Под этот смысл подгонялось все остальное. Или, может, те триста тракторов, будто на ладони выставленных для всеобщего обозрения, не есть реальное воплощение этого смысла?

— Красиво, не правда ли?! — горделиво выпрямился на сиденье сосед Ивана, снял очки и, протирая темные стекла платочком, близоруко прищурился в окно.

— Трактора и есть трактора. Какая в них красота, — с деланным безразличием отозвался Иван. — Зато службе сбыта работенка. К ним теперь поступает разнорядочка — за голову схватишься. А вы, простите, не по снабженческой части?

— Извините, я — дизайнер. Вы хоть слышали о такой профессии?

«Козел ты!» — хмыкнул Иван, когда сосед вышел на следующей остановке, и Иван тотчас забыл о нем. Подумал с привычным уже волнением, что в смене триста человек «чистых производственников», которые снова с утра до вечера будут заняты под его началом тем, чтобы обеспечить суточный график сборки.

— Привет, Трофимович! — подсел к нему, едва автобус тронулся от остановки, могучего сложения сверловщик Самсон. — Как жисть? Помаленьку — и добре. Быстрее не надо. Да, чтоб не забыть: мастера Хавронича — днями квартиру ему выделили в новом доме под самым боком завода — знаешь же? — не будет сегодня. Кем, интересуюсь, подменили в первую? Ты уточни, а то будешь потом бегать, язык высолопивши…

— А что такое с Хавроничем? Загулял казак с радости? От же ё-мое! Все новоселья, свадьбы приходятся на мою смену… Прямо наказанье!

— Да ты не ругай его — в субботу тоже не выходил. А случай, конечно, обидный… Ждал-ждал человек жилье, детей повырастил во времянке, поженил и замуж повыдавал, двух внуков дождался, а влез в свою квартиру — плохо сделалось на второй или третий день. Вызвали «скорую». Первым делом, понятно: пьющий или не пьющий? Выяснилось, в рот не берет, — печень у него больная, ты же знаешь. Сам ему путевки по линии профкома выбивал. Ну вот. Долго слушал, простукивал его врач со всех сторон — не может поставить диагноз, и баста. Узнал, что пострадавший работает старшим мастером на линии, — прописал микстуру от переутомления. С тем и уехал. А кто-то из домашних, еще когда врач рецепт писал, прикрыл форточку — трактора на обкатке ревели, это метрах в трехстах от ихнего дома. Ну и сразу лучше, лучше сделалось Хавроничу. Без микстуры. К вечеру голова перестала болеть, сердце, правда, разбухло, как балабуха. Начали сообща до причины доискиваться… Думаешь — что? Открытая форточка! Очень сильная загазованность в том углу. Углекислый газ, понял? Нельзя было проектировать дом, чтобы окна смотрели на обкаточную площадку. А теперь что ж? Обкатку не перенесешь, а трехсотквартирный дом — тем более.