Ильгиз Кашафутдинов - Последний снег

Клава, ублажив наконец разгулявшуюся компанию, снова подсела к Семену.

— Тут качка тоже порядочная, — сказала она. — К концу смены пол качается, как палуба.

— Угощают? — спросил Семен.

— Предлагают, — не скрыла Клава. — Пить, что ли, стану…

— Привязываются?..

— Бывает.

— Сын-то не болеет? — неожиданно спросил Семен.

Тепло сказал, заметил, как слабо вздрогнула Клава, засветилась изнутри, и показалось еще — будто радостно и тихо вздохнула. Вдруг отодвинулась, проговорила спокойно:

— Ничего. Живет сынуля…

— Да я так, — стиснув стакан, глядя на светлые пузырьки в пиве, сказал Семен. — Посмотреть бы хоть дала…

— С чего это? — недоверчиво сощурилась на него Клава. — Не экспонат же он…

— Да шутят разные… На меня, говорят, смахивает. Интересно.

Решив, что допустил лишку, тоже отодвинулся, ждал, рассердится Клава или нет. С минуту так посидели: насмешливо-жесткая Клава и смущенный, потерянный Семен.

Кажется, Клава обдумывала, как ей быть, но она лишь улыбнулась, отчего вокруг рта легли жесткие, старящие складки.

— Ну что ты меня все разглядываешь? — сказала она. — Нос у него пуговкой… Тоже мне — папаша нашелся! Своего бы давно завел.

— А у меня что — рубильник? — спросил Семен, потрогав нос. — Нормальный. Да я зря не напрашиваюсь. Кораблик вот… Может, возьмешь?

Клава не ответила, обернулась — требовали ее. Тот же самый юнец поманивал ее тонким, вялым пальцем.

Подавив первое глухое раздражение, Семен попристальней всмотрелся в компанию. Молодые ребята, с виду школьники, по случаю летних каникул нестриженые, патлатые. Нет, просто модные… Тот, который в красной рубахе, совсем вошел в раж, тыкался в меню, запрокидывался, длинной, нетвердой рукой тянулся к Клавиному бедру. Дотронулся все-таки. Клава легким, заученным движением смахнула руку.

Семен смотрел, увлекся и не сразу понял, что его трясут за плечо. Рядом стоял Гриша Сучков, Чохочу. От его нейлоновой приталенной куртки пахло нежными женскими духами.

— Позвольте присесть, — сказал Чохочу. — Уж полночь близится, а Германа все нет… Ищу я тебя. Выпить не с кем.

— Садись, рассказывай, — разрешил Семен.

— За импортом сегодня ездил, — сказал Чохочу. — Коньяк югославский имеется…

— У меня от него живот болит, — сказал Семен.

— Это называется: воспаление хитрости. — Чохочу был навеселе — расстегнут до пупа. — Пиво сосешь… Страдаешь.

— Придержи язык, — проговорил Семен. — Я же тебя не трогаю.

Чохочу, крупный, с широким смуглым лицом, добродушно и лениво простил Семену грубоватое предостережение. Извлек из кармана бутылку, держал под столом.

— Налить? — спросил он.

— Со склада?

— Ну.

— Нарвешься, Гришка, худо тебе будет.

— Ты не каркай. Положенное взял. Не тебе объяснять — бой это называется.

— Боя-то не было. Упаковка у них хорошая.

— Соображаешь. Тебе бы в народном контроле… Вот бы наплакались… Солнце всходит и заходит…

— Ты-то, конечно, выпросишь себе камеру с солнечной стороны.

Довольный, Чохочу рассмеялся, плеснув в рот коньяка, схватил стакан Семена, запил пивом.

— Хороший ты мужик, — весело сказал Чохочу, влюбленно рассматривая Семена. — Я бы тебе зубы выбил — золотые вставил.

Но Семен уже не слушал его; смотрел на Клаву, смотрел, задержав дыхание, — рука ее окаменела от напряжения, вот-вот ударит по пальцам юнца, которыми он все еще норовил достать до передника.

— Понятно, — протянул Чохочу, поймав взгляд Семена. — Помешал я…

— Брось ты, — отмахнулся Семен. — Молокососы…

— Это братвинские, — сказал Чохочу. — Гулять сюда приезжают. Знаю я их. Ты за Клавку не бойся. Она сама их отошьет. Ты мне вот что скажи, Сём, поедешь за меня завтра?

— Нет, — ответил Семен…

— Мне в гости надо, Сём. Гарнитур тут одним достал, обмыть…

— Уйду я с этой работы, Гриш…

— Не валяй дурака. Или диплом у тебя в кармане? Хотя… обрадуешь только начальство. И жену, конечно. На прошлой неделе на базу приходила, выспрашивала: как ты, с кем ты…

Семену вдруг стало скучно, тоскливо. Захотелось на улицу, на чистый воздух. Он нагнулся, выдвинул из-под стола картонный ящик с клипером.

— Прибарахлился? — спросил Чохочу. — Со склада что-нибудь?

Бросив концы бечевки — начал уже завязывать, — Семен распахнул ящик: смотри! Чохочу полез ближе, долго и туго соображал, в чем ценность этих белых тряпичных лоскутьев.

— Ха, калоша с парусами, — откинувшись, произнес он. — Я-то думал… — поискав глазами Клаву, не найдя ее, — ушла в буфет, — добавил: — Понятно… Романтика…