Владимир Богомолов - Застава в степи

А я не знаю ни одной тайны…. Разве это по-дружески, по справедливости? Конечно, нет. И раз он сам мне не открывает ни одного из своих секретов, я не буду, как девчонка, выпытывать у него эти тайны, я найду свой след и буду по нему идти.

Генка посмотрел, на мое лицо, и хотя оно было, как небо над нашими головами, совершенно безразличное, спросил почему-то встревоженно:

— Семен, что с тобой?

— Ничего, — равнодушно ответил я.

— Да на тебе лица нет.

— Куда же это оно делось, — потрогал я свои щеки, глаза и нос, — все на месте.

— Ну чего ты дуешься, — начал злиться Генка. — Я же тебе обещал все рассказать? Обещал. И расскажу. Только вот искупаемся, ляжем на песок, и я начну рассказывать.

— Можешь не затруднять себя.

— Ты тоже что-нибудь узнал?

— И не меньше твоего, — нахально соврал я, потому что мне уже надоело его хвастовство и загадочность.

— Ты не узнал, кто у них был председателем?

— Их было двое, — сказал я, не моргнув глазом.

— Двое? — удивился Генка. — Кто тебе сказал?

— Один надежный человек.

Теперь настала Генкина очередь смотреть на меня с открытым ртом и недоверчивыми глазами. Пусть, пусть смотрит, решил я продолжать игру. А то разошелся, рассекретничался, в лагерь не хочет ходить. Тайны у него появились.

— Кто же это? — спросил он после нескольких шагов, во время которых, наверное, перебирал в памяти всех «надежных» людей совхоза.

— Он просил меня пока не говорить никому о себе.

— Ну, мне-то можешь?

— Дал честное пионерское. Не могу нарушать.

— Ну и я тебе так же расскажу, — обиделся Синицын и начал отмерять своими длинными ногами большущие шаги, быстро удаляясь от меня. Он думал, что я побегу за ним. Но не тут-то было. Раз Генка поверил моему вранью, он до тех пор будет выпытывать из меня тайну, пока не расскажет свою. Уж кто-кто, а я его характер знаю лучше, чем свой. Если не лучше, то почти также. Синицын прошагал еще несколько метров молча, потом запел:

Закончив куплет, Генка остановился. И как только я поравнялся с ним, он прямо как на сцене заговорил:

— Эту песню точно про них сочинили. Верно, Сенька? Ну, сам рассуди. Жили они где-то далеко-далеко от наших мест. Может быть за тысячу километров, а может и больше. Бросили свои дома, свои фабрики и заводы и поехали вот сюда, в глухую степную сторону, чтобы строить коммуну.

— Это ты про кого? — уточнил я.

— Все про них, про коммунаров, о которых мне вчера старшина рассказал, а после отец подтвердил. Вот были люди, не то, что нынешнее племя. Богатыри — не вы. Плохая им досталась доля. — Генка заулыбался и даже приплясал: — Смотри, Сенька, и Лермонтов про них написал. Прямо в самую-самую точку попал.

— Ну, это ты сочиняешь, — остепенил я Генкин пыл. — Лермонтов жил в девятнадцатом веке, а коммунары были после революции.

— И что ж, что жил в девятнадцатом, — не согласился со мной друг. — Потому он и великий, даже гениальный, что знал: будут коммунары.

Мы бы, наверное, спорили до вечера, а может, и дольше, но за пригорком блеснула широкая полоса пруда. Под лучами полуденного солнца пруд не был голубым или зеленым, как обычно, он походил на плоскость, покрытую алюминиевой краской, той самой, что покрасили у нас в поселке все цветочные вазы, единственный железный столб и памятник Ленину.

Забыв о споре, мы, на ходу сбрасывая рубашки, побежали к воде. Когда мы вдоволь набултыхались и жара стала для нас совсем не страшной, потому что по нашим спинам и животам бегали гусиные мурашки, мы плюхнулись на песок и несколько минут молчали.

Нет, что бы там ни говорили педагоги-воспитатели, а хорошо вот так накупаться сколько тебе влезет, а потом наваляться в горячем песке. И при этом не слышать команду: дети, в воду; дети — из воды; дети, повернитесь на спину; дети — лягте на правый бок…

Немного обсохнув и согревшись, Генка заговорил, и и голосе его уже не было прежнего упрямства.

— Ладно, пусть будет по-твоему. Только я тебе сейчас такое расскажу, что ты сам согласишься со мной.

— Ну давай, — миролюбиво сказал я и приготовился услышать его самую заветную тайну. Я знал, что прежде чем начать рассказ, Генка потребует с меня клятву. Только на таких условиях он доверяет мне свои секреты.

— Только ты поклянись, что никому, даже отцу родному не проговоришься до тех пор, пока я тебе не разрешу? — потребовал мой друг.